[Тетрадь стихов, посвященная отцу] ¹ #

Стихотворения

Моему дорогому отцу к дню рождения 1837 г. как слабый знак вечной любви

К. Г. Маркс. Берлин

Посвящение

Отцу #

I Созидание

[# 443] Вдаль летит в волнах кипучих
Творческий извечный дух;
Жизней и миров могучих
Сонмы предстают вокруг.
И его магические взгляды
Образов рождают мириады.

Робко времена, пространства,
Сфер созвучных волшебство,
Ночи звездное убранство
Смотрят ввысь на лик его.
Головой отечески кивает
И любовью мир весь озаряет.

Ведая свои пределы,
Вечное течет вперед.
Скоро форма мысль одела,
И поэзия цветет.
И звучит пророческая лира
Из глубин прозрачного эфира.

«Все нежнее звезд свеченье,
Лоно гор миры хранит,
Духа моего прозренья,
Пусть опять вас дух узрит,
Грудь когда раскроется пред вами,
О себе вы ей скажите сами.

[# 444] Лишь любовь понять сумеет
Мысль заветную мою,
Пусть она в вас пламенеет,
Мой огонь я вам даю.
Гармоничность мир гармоний свяжет,
Лишь душа душе завет свой скажет».

«Вас, как дивпую картину,
Мастер создавал в былом,
Возвращайтесь к господину
Ныне в облике ином.
Страсти утопите в человеке,
Он со мной сольется пусть навеки!»

II

Творчество

Жарко творческое пламя
Из груди твоей лилось.
Вскоре с этими огнями
Сердце и мое сжилось.
Арфою златой они звенели,
Пламя сердца нежностью одели.

Слышал я, как в хор сливались
Струй далеких голоса,
Видел: с блеском поднимались,
Опускались небеса.
Поборов в душе моей боренье,
Радость, боль я влил в стихотворенье.

Формой гибкою одета,
Как скала, душа стоит;
Светоч мной зажжен от света,
Что в тебе всегда горит,
Каждый образ с нежностью стремится
Вновь с своим творцом соединиться.

Лесной ручей #

Зашел я в рощу. У ручья
Увидел купы лавров я.
Внизу ручей сверкает
И по скале спадает.

[# 445] Под лаврами он все журчит
И неустанно вдаль бежит,
Искрится и стремится
С воздушным морем слиться.

Но, мысля высоко скакнуть,
Он бьет скале в седую грудь,
И брызгами тумана
Слетает вниз нежданно.

Так он по роще вдаль бежит
И смерти боль в себе таит,
Но лавр ему украдкой
Сон навевает сладкий.

Волшебная арфа #

Баллада

Певец услышал, поражен,
Как будто струн далеких звон,
И мыслит он в смятенье:
«Ах, почему же грудь болит,
И что за песня там звенит —
Плач звезд иль привиденья?»

Вскочил, он, слыша дальний звук,
И озирается вокруг —
Вдали сиянье манит:
«Вверх, вниз, певец, иди за мной,
До струн вверху и под землей
Рука твоя достанет!»

Какие выси впереди!
Душа сжимается в груди,
А звуки все слышнее…
За ними он то вверх, то вниз —
Ведь все пути переплелись —
А щеки все бледнее.

Заветный перед ним порог,
Дверь настежь. Песенный поток
Его приподнимает,
[# 446] Он видит лиру пред собой,
Она, не тронута рукой,
Как волшебством играет.

Он полон радости, тоски,
Они безмерно глубоки,
Признанье раздается:
«Не цитру — душу слышу я,
В пей весь я сам, печаль моя,
Она из сердца льется».

Он слышит горный ручеек
И в бездне мчащийся поток —
Звучит немолчно лира,
В нем кровь кипит, а песнь звенит.
За песней вслед душа летит,
Навек уйдя от мира.

Похищение #

Баллада

Вот рыцарь у ворот стоит
А дева из окна глядит:
«Ах, рыцарь, как мне отсюда спуститься?»
Молчанье вокруг; не алеет денница.

««Тебе веревку брошу я —
Лови — ведь в ней судьба твоя,
Ты узел завяжи надежно
И вниз спускайся осторожно»».

«Ах, рыцарь, ах, рыцарь, бегу я, как тать,
Ах, рыцарь, что может меня оправдать?»
««Свое лишь берем мы, моя дорогая,
Нас с пляской теней проводит стая!»»

«Ах, рыцарь, я вниз взглянуть страшусь,
В глазах потемнело, никак не решусь!»
««Я жизнь тебе отдал, а ты все не можешь,
Пустячным страхом себя тревожишь!»»

«Ах, рыцарь, игра опасна твоя,
Но лишь по тебе тоскую я!
[# 447] Милые залы, я с вами прощаюсь,
Уж с вами я в жизни не повидаюсь.

Другой я силе предана,
Расстаться с вами я должна!»
Нельзя больше медлить, дрожать и томиться,
Пора ей вниз по веревке спуститься.

Еще далеко, далеко до конца,
А взор помутнел, увял цвет лица,
И больше нет сил, разжимаются руки,
На грудь ему падает в смертной муке.

«Ах, рыцарь, меня обними еще раз,
Чтоб в душу мне сладость любви влилась,
Вдохну аромат твоего поцелуя
И в сладком небытии утону я».

И крепко рыцарь держит ее,
К груди прижимает счастье свое,
Они слились душой и устами,
Вдруг смерть и его коснулась крылами.

«Прощай, мой любимый, мой дорогой!»
««Помедли, готов я идти за тобой!»»
Над ними вечное пламя взлетело,
И падают два бездыханных тела.

Тоска #

Романс

«Ах, почему твой взгляд поблек
И грудь твоя вздыхает?
Тебя как будто гонит рок
И ночь тебя терзает?»

««Мне нужен взор, что полон чар,
Как радуги сверканье,
В котором песня и пожар
И звезд ночных мерцанье.

Я видел этот взор во сне,
Что сон сулит, не знаю,
[# 448] Но сердце вянет в тишине,
Я смерти ожидаю!»»

«Зачем далекая страна,
Где нет для сердца пищи?
Здесь радостнее бьет волна,
Любовь светлей и чище».

««Здесь нет волны, здесь света нет —
Я вижу — издалека
Мерцает мне волшебный свет,
А здесь мне одиноко!»»

Дрожа всем телом, он глядит
Туда, где край желанный,
А сердце бедное горит,
И пал он бездыханный.

Венский обезьяний театр в Берлине #

I

«Почему, скажите, валит туда народ?
Играет Тальма? Там муз хоровод?»
От бешеных страстей мы хотим передышки,
Комедию там играют — мартышки.

II

Я потихонечку сидел
И на игру зверей глядел.
Актеры природе не изменили
И стены нечаянно оросили…
Вдруг кто-то схватил меня за рукав:
«Я ввек не видел подобных забав:
Какая-то барышня, просто диво,
Упала на грудь обезьяне паршивой.
И шепчет ей так, глаза закрыв:
Какой прекрасный душевный порыв,
Я мучаюсь, я гармонию пью —
Мартышка в душу проникла мою.
Мартышка сердце мое отравила,
[# 449] Меня к ней влечет магнетической силой,
Какое тебе волшебство дано,
Мне трудно дышать, в глазах темно».

«Армида» Кавалера Глюка² #

I

Однажды решил я насладиться,
Трат не жалея, повеселиться,
При свете лампы я фрак надел,
В театр — и в первую ложу там сел.
По как же я просчитался, несчастный,
Бранил и ругал я себя ужасно!
Держал я либретто пред барышней, в скуке,
Шепчу ей: «Совсем замерзли руки!»
Она: «В перчатках было б тепло вполне!»
В ответ: «На нервы они действуют мне».
Затылок и грудь замерзли. «Смотрите,
Покрепче шарф, — говорит, — затяните!»
Я молвил: «В зале нет огня,
От сырого же мяса тошнит меня».
Она: «Чудесный балет, не правда ль?»
«Кстати, — Зевнул я, — а что в «Интеллигенцблатте»?»

II

И звуков меня поглотил океан,
Она усмехнулась: «Ну и болван!»

Ночная любовь #

Романс

(См. стр. 20)

Договор о найме #

Мадам. Еще что бы хотелось вам? Чтоб без обид!
Прислуга. Все ясно, но вот что всего важнее:
Чтоб мне сохранить клиентуру вернее,
Раз в месяц на чай чтоб ко мне был визит.

Сентиментальные души #

[# 450] Они рыдают: теленка забил мясник!
Мычал бедняжка, и вдруг поник!
Они смеются: забавно, о, небеса,
Странна природа — бороды нет у пса!
Без удержу крик — безумия знак,
Валаама ослица ревела вот так!

Новомодная романтика #

Девочка, что Гёте в письме излила свой пыл,
Молила его, чтоб ее любил.
Однажды в театр какой-то явилась
И там прекрасным мундиром пленилась
. Он с улыбкой глядит, а она ему вдруг:
«Беттиной, сударь, владеет недуг —
К вам головку она приклонила б,
Стремленье духа тем утолила б!»
Мундир отвечает сухо весьма:
«Чего хочет Беттина, не знает сама!»
Она: «Ну, мышка, не бойся ни крошки,
В моей голове не водятся вошки!»

Солнцу правды (Ф. Квендов) #

Лампы свет и звезд мерцанье,
Сердца глубь, красы сиянье,
Бледность щек и душ родство —
Ты их тон и краски смажешь,
Это солнце правды, скажешь,
Это — просто шутовство!
Можешь солнцем правды зваться тоже,
Только солнце слишком с тенью схоже!

На рыцаря-героя #

Хоть бей, дави — ты не отделишь их,
В одном всегда увидишь ты двоих.
О модных танцах днем болтает,
В ночь — древний клоп его сжирает.

Моей соседке напротив #

[# 451] Опять она в окно глядит,
О боже мой, душа болит,
Муж — коротышка, желтый дом,
Жена, как жердь — тоска кругом,
Чтоб вдохновенье сохранить,
Я должен шторы опустить.

Песня сирен #

Баллада

Играют с ветром волны,
Движенья, шума полны,
Их радует простор.
И вечно в них кружится,
Вздымается, клубится —
Сирен прекрасных хор.

Лишь тронут лиру руки —
И сладостные звуки
Несутся в тот же миг;
Земля, сонм звезд — внимают
И тихо подпевают
Чудесной песне их.

В той песне — жар искусства,
Она ласкает чувства,
И внемлющий пленен,
О жизни забывает
И силы он теряет,
В пучине тонет он.

Мир образов нежданных
Встает из волн туманных
В волшебный этот миг,
Как если б спали боги
Без горя, без тревоги
В пучине вод морских.

Вот по волне кипучей
Скользит челнок летучий —
[# 452] В нем радостный певец.
Его открыты вежды,
Поет он песнь надежды,
Слияния сердец.

Проникли вглубь те звуки,
Наяды, в сладкой муке,
Внимают им сквозь сон.
Звенят и плещут волны
И, восхищенья полны,
Звучат им в унисон.

Но вот он слышит пенье,
Далекое томленье
Божественных сирен.
Опи хотят той песней,
Мелодией чудесной,
Певца увлечь, взять в плен.

«Юноша, дивной игрою
Властвуй над морем немым,
Ты, прельщенный высотою
Музами храним!

Здесь, в дворцах подводных наших
Песнь ясней слышна,
Нет мелодий наших краше,
Внемлет им волна.

Волны несут их, благоговея,
В омуте кружат,
И становится яснее
Просветленный взгляд.

В круг приди наш вдохновенный
С трепетом в крови,
Танец волн узри священный,
В нем — вся боль любви.

Море мир весь породило,
И когда вокруг
Все неясно, пусто было,
В нем рождался дух.

[# 453] Небеса глядятся в море,
Звезды в нем горят,
В бесконечном вод просторе
Утопает взгляд.

Там дрожат, трепещут капли,
Чтоб миры обнять —
Дух рождается не так ли,
Чтобы ввысь взлетать?

Если дышишь ты стремленьем
Частью стать всего,
Хочешь ты излиться пеньем
Духа своего —

К нам спускайся, к нам спускайся,
Руки протяни,
Вечным духом проникайся,
В глубину взгляни!»

Они из воли выходят
И хоровод заводят,
До пеба достают,
В их взглядах свет и пламя,
И быстрыми руками
Они по струнам бьют.

Что ж юноша? В смятенье
Он плачет, слыша пенье,
И громок сердца стук.
Он с них не сводит взгляда —
В нем счастье и отрада,
Стремленье и испуг.

Он долго размышляет,
Молчит, потом вздыхает,
Но вот он поднял взгляд…
Как бог, он смотрит смело
В нем дерзость без предела,
Его слова звучат:

«Что радости в пучине? —
Там выси нет в помине,
Богов там вечных нет;
[# 454] Ваш блеск — одно коварство,
В нем нет от бед лекарства,
А в песнях — тьма, не свет.

В вас нет сердцебиенья,
Высокого стремленья,
Полета к вышине.
В моей груди — там боги,
В боренье и тревоге,
Обмана нет во мне.

Как вы меня поймете
В стремленье и полете,
Иль в гневе и в любви?
В полет, в полет хочу я,
Как молния лечу я,
С мелодией в крови!»

Склоняются сирены
Пред речью вдохновенной,
И голос их утих;
Плывут, печали полны,
Но вот поднялись волны —
Уже не видно их.

Удивление филистера #

«Не знаю, как так можно, себя утратить вдруг!
Не будешь ты обкраден, коль застегнешь сюртук».

Мудрость математиков #

I

Наша наука значки для всего найдет,
Из разума сделан простой расчет.
Если бог точка, он от цилиндра ра́знится,
Станешь на голову, значит не сядешь на задницу.

II

[# 455] Коль a любимой будет, любимым — b, друзья,
То головой своею могу ручаться я,
Поставить только стоит в один ряд a плюс b,
И парочка влюбленных заявит о себе.

III

Весь мир они линиями исчертили,
Но только о духе совсем позабыли.
Коль a и b любой решают спор,
То сколь же дешев стал бы приговор!

Водяной #

Баллада

1

Вода так странно там журчит,
Кружась, пенясь, куда-то мчит,
Как бьет, ревет волна,
Того не слышит вода.
Сердце и ум ее молчат —
Пускай потоки журчат.

2

Но кто в глубине, в пучине возник?
Там притаился столетний старик.
Месяц взойдет — начинает плясать,
Тянется к звездам опять и опять.
Он прыгает, корчится, он истомлен,
Все ручейки готов выпить он.

3

Волны — убийцы старца того,
Точат и гложут кости его,
Для него, старика, прыжки и скачки —
Словно удары железной руки.
Гримасой боли кривится рот,
Пока ту пляску рассвет не прервет.

4

[# 456] Вода так странно там журчит,
Кружась, пенясь, куда-то мчит,
Как бьет, ревет волна,
Того не слышит вода.
Сердце и ум ее молчат —
Пускай потоки журчат.

Медикам #

Филистер-медик! Тебя нет гнусней!
Весь мир для тебя — мешок костей,
Едва водородом кровь охладишь,
Пощупаешь пульс — все в порядке, решишь,
Что падобпо, думаешь, сделал все я,
Теперь вполне можпо жить в покое,
Господь ведь наш не был дураком,
С анатомией был он отлично знаком!
А каждый цветок тоже будет хорош,
Когда ты его для отвара сожжешь.

Психология медиков #

Кто на ночь клецек наестся с лапшой,
Кошмар, того душит ночной порой.

Метафизика медиков #

Что духа нет и не было ранее,
Доказывает нам быков существование
Пустой обман — о душе вести речь, —
В желудке она нам не попадалась,
А если бы где-то она оказалась,
Ее бы пилюлей могли мы извлечь.
Так, чтоб мигом отлетели
Души, находившиеся в теле.

Антропология медиков #

[# 457] Тот, кто к терпенью привыкает,
Он как бы мазь себе в кожу втирает,
И никакой сквозпяк
Его не проймет никак!
Можно всего достичь на свете,
Если сидеть па строгой диете,
Тогда лишь познал культуру мир,
Когда изобретен был клистир.

Этика медиков #

Носите в пути побольше рубашек,
И пот вам тогда не будет тяжек,
Остерегайтесь поддаться страсти,
От которой в желудке бывают напасти.
На пламя глядите осторожно —
Глаза опалить огнем ведь можно.
С вином бывает полезна вода,
Молока добавляйте в кофе всегда,
И пе забудьте, за нами пошлите,
Когда на тот свет уйти захотите.

Первая элегия из «Скорбных элегий» Овидия #

Вольный перевод

1

Книжечка, спеши скорее
В многославный город Рим,
Я остался здесь, робея —
Зевса гнев неумолим.

2

Будь в одежде бедной, странник,
В трауре, как автор твой.
[# 458] Без прикрас — ведь он изгнанник,
Сломан времени грозой.

3

Ты пурпурные одежды,
Цвет фиалки — позабудь,
Ведь без счастья и надежды
Радости не знает грудь.

4

Имя скрой стыдливо-робко,
Кедром не благоухай
И серебряной головкой
Чернь ствола не украшай.

5

Все такие украшенья —
Для счастливых лишь письмен,
А в тебе — мои мученья,
Черной ночи тяжкий плен.

6

На тебя пусть глянут косо —
Но роптать ты не должна,
В рубище, простоволоса,
Пемзою не лощена.

7

В горе ты идешь глубоком,
Тем, вдобавок, смущена,
Что горючих слез потоком
Вдоволь ты орошена.

8

Передай привет священным
Сердцу дорогим местам,
[# 459] Мне б с тобою, сокровенным
Вслед желаньям и мечтам.

9

Если на тебя кто взглянет,
Тут же вспомнив о былом,
Если спрашивать кто станет
О хозяине твоем —

10

«Жив» — скажи. «А как живется?» —
Ты ни слова им в ответ,
Если только сердце бьется,
Милость тут, добра в том нет.

11

Коль появится желанье
Больше знать — себя вручи;
Только бойся наказанья,
О не должном промолчи.

12

Ты услышишь осужденье,
Я у многих не в чести —
Что же, прояви терпенье,
Очи долу опусти.

13

Пусть тебя сомненье душит,
Промолчи — не нужен спор,
Пламенем огонь не тушат,
А укорами — укор.

14

Может, и со вздохом станет
Кто-то говорить с тобой,
Может, горе затуманит
Взор невольною слезой.

15

[# 460] Он проявит состраданье
К тяжким бедствиям моим:
«Хоть бы Цезарь упованью
Внял и сжалился над ним!»

16

За того, кто тихо просит
О пощаде божество,
Грудь моя мольбу возносит —
Да минует гром его!

17

Если б боги просьбам вняли,
Чтобы мог я умереть
В граде, что они избрали,
И от молний не сгореть!

18

Передав привет, упреки,
Может быть, услышишь ты,
Что не так изящны строки,
Нет в них прежней красоты.

19

Пусть судья припомнит время,
Что родило этот стих,
Этих обвинений бремя
Пусть он снимет с плеч моих.

20

Ибо полноту искусства
Только радость создает,
Если мрак окутал чувство,
То грозит и музе гнет.

21

Песни все полны тоскою,
Коль в изгнании поэт,
[# 461] Бурей, морем и зимою
Окружен он, пленник бед.

22

Коль певец в цепях боязни, —
То зачахнет стих любой,
Я же — в ожиданье казни,
Вижу меч над головой.

23

Все же то, что написал я —
Снисходительный прочтет,
Он поймет, что испытал я,
И тоску мою поймет.

24

Погрузи в пучину горя
Меонида³ самого⁴ —
Он, с угрозой страшной споря,
Чар забудет волшебство.

25

Слава пусть других возносит,
Ты же, скромность возлюбя,
Не стыдись, когда отбросит
Вдруг читатель прочь тебя.

26

Мне со счастьем поздно знаться,
От мечтаний я устал,
Я не стану домогаться
Ни награды, ни похвал.

27

В дни, когда я веселился,
Был я воодушевлен.
[# 462] К суете похвал стремился,
Блеском имени прельщен.

28

Рад я, что могу хоть петь я,
Что мой пыл не охладел,
Песня ведь одна в ответе,
Что печален мой удел,

29

Так иди! Величье Рима
Встретишь ты в конце пути,
Если б, божеством хранимый,
За тебя мог я пойти!

30

Только не мечтай, что тайно
Ты в великий град пройдешь,
И как будто гость случайный
Там пристанище найдешь.

31

Пусть ты будешь без заглавья —
Цвет расскажет все скорей,
Но не избежишь бесславья
Ты, назвавшись не моей.

32

Тихо ты войди, чтоб песня
Вред тебе не нанесла:
Ах, в ней силы нет чудесной,
Что сердца в полон брала.

33

Коль тебя отбросят грубо —
Ибо ты мое дитя —
Мол, читать тебя не любо,
Соблазнишь ты всех, шутя —

34

[# 463] Скажешь ты: «Смотри названье,
Уж любви я не учу,
От богов мне наказанье
Вышло; я теперь молчу».

35

Берегись входить ты в залы,
Что поднялись, блеск любя:
Как бы там не увидала
Свита Цезаря тебя.

36

Ведь не знают те чертоги
Господина твоего,
Хоть оттуда гневно боги
Молнью бросили в него.

37

Правда, там же обитают
Боги, кротости полны,
Но, коль громы нас пугают,
Мы боимся и весны.

38

Даже ветра дуновенье
Горлице внушает страх,
Если ей пришлось мгновенье
Быть у ястреба в когтях.

39

Коль из волчьей спасся пасти,
Весь дрожа, ягненок, он,
Новой устрашась напасти,
Все бежит, чуть что, в загон.

40

В высь эфира не взлетал бы,
Фаэтон, останься жив,
[# 464] И коней не погонял бы
Он, о страхе позабыв.

41

Зевса гнев меня пугает,
Я страшусь его огня,
В небе молния блистает,
Мню: он бьет копьем в меня.

42

Кто утесов Кафарея
Из аргивян избежал,
Тот уж к берегам Эвбеи
Парус свой не приближал.

43

Челн мой бурею разбило;
Плавать уж боится он
В скалах, где его носило,
Прочь от них он устремлен.

44

Так что, книга, будь умнее,
Осторожней оглядись.
Масс приязнь всего вернее,
Незачем стремиться ввысь.

45

Смело крыльями своими
В высь вонзившись, пал Икар,
Хоть свое оставил имя
Морю бурному он в дар.

46

Браться ль за весло должны мы
Или парус поднимать —
Здесь с тобою не решим мы,
Там увидим, как решать.

47

[# 465] Коль увидишь кротость, ясность
На возвышенном челе,
Если не грозит опасность,
Если скрылся гнев во мгле,

48

Если кто с улыбкой станет,
Книга, на тебя смотреть,
Если руку он протянет,
То ты можешь не робеть.

49

Знать, судьба уже смягчилась,
Улыбнулась хоть тебе.
Рана черная закрылась —
Так воздай хвалу судьбе.

50

Ибо раны исцеленье —
От того, кто наносил,
Телефу мог излеченье
Принести один Ахилл.

51

Только яд не подобает
Лить, спасения ища,
Ведь надежда улетает
В ночь, пред страхом трепеща.

52

Гнев улегся. Осторожно,
Чтоб не вспыхнул он опять,
Шаг один ты сделай ложный —
Мне беды не избежать.

53

Но зато какая сладость
Оказаться в храме муз,
[# 466] Там тебе доставит радость
Славы с творчеством союз.

54

Дружною стоят семьею
Много там сестер твоих,
Дивною ночной порою
Создавал, я помню, их.

55

На челе у каждой блещет
Имя гордое, горя.
Творчества огонь трепещет,
И надежды в нем заря.

56

Три стоят поодаль, словно
Черной мглой окружены —
Книги об игре любовной⁵,
Звуки шуток в них слышны.

57

С ними ты не знайся, либо
Их жестоко упрекни,
Телегона и Эдипа
Повторили грех они.

58

А другое сочиненье
Был огонь пожрать готов —
В нем увидишь превращенья,
Духа путь для всех миров⁶.

59

Людям, облик изменившим,
Расскажи, как я велел,
Обо всем, со мною бывшем,
Как превратен мой удел.

60

[# 467] Раньше я из чаши счастья
Пил, прильнув к ее краям —
Ныне слезы лью в ненастье,
Но угодно так богам.

61

Что-то затянулись сборы…
Много б я еще сказал,
Но неумолимы Оры,
Мчит вперед за валом вал.

62

Если бы тебе решил я
Все сказать, что давит грудь,
Никогда б не завершил я,
И тебя мог груз согнуть.

63

Путь далек, спеши, прошу я.
Ведь в туманной, серой мгле,
Здесь со скифами живу я
В отдаленнейшей земле.

Заключительный сонет, посвященный Женни #

Лишь одно скажу тебе я, Женни,
Радостно я кончил песен ряд.
Затихает мерных волн движенье,
С уст твоих срывавших аромат;
Так и волны времени кипенья
Мимо рощ, лесов, утесов мчат
И, в тебе нашедши завершенье,
Счастливо у ног твоих лежат.

В огненном, широком одеянье,
С сердцем, просветленным до конца,
Сбросив гордо цепи, в мирозданье
[# 468] Выхожу я твердыми шагами,
Скорбь стираю с твоего лица,
И мечты становятся делами!

Безумная #

Баллада

Танцует женщина в свете луны,
Ее очертанья в ночи видны;
Развевается платье, взгляд горит,
Словно алмаз на скале блестит.

«Тебя, свет-море, жду я,
Тебя обнять хочу я;
Дай мне венок из ивы,
Одень меня красиво!

Рубин тебе я подарю,
В нем жар, которым я горю,
Хороший мой его носил,
Но в бездне моря он почил,

Мои ты песни слышишь?
Пусть волны прыгнут выше,
И ветры плакать станут,
На танец мой лишь глянут!»

Бедняжка к иве подошла,
Венком зеленым обвила,
И странно смотрит на нее,
Внезапно впавши в забытье.

«Качни меня сильнее,
И в море брось скорее,
Сынку венок дарило —
Что ж мать ты обделило?»

Она весь берег обошла,
Для ив — для всех — венки сплела,
Качалась вверх и вниз потом
В безумном танце колдовском.

Две песни, посвященные Женни #

Искал #

Песня

[# 469] Я устремился в путь, порвав оковы.
— Куда ты? Мир хочу найти я новый!
— Да разве мало красоты окрест?
Внизу шум волн, вверху сверканье звезд!

— Мой путь, глупец, не прочь из мирозданья;
Эфира звон и диких скал молчанье
Юдоли нам покинуть не дают;
Привет земли нас вяжет сотней пут.

Нет, должен из души моей подняться
Взыскуемый мной мир и с ней обняться, —
Чтоб океан его во мне кружил,
Чтоб свод его моим дыханьем жил…
И я пошел, и я вернулся снова,
Неся миры, рожденные от слова;
Уж заиграл над ними солнца свет,
Но гром ударил — и миров тех нет.

Нашел #

Песня

Что пляшет этот куст в смятеньи диком,
Что тянутся цветы с весенним ликом,
Что небо синий изгибает свод,
Что к облачной горе долина льнет?

Чуть шумными крылами воспарю я, —
Уж снова ца скале лежу, тоскуя;
Вперяю ль очи я в ночной простор, —
С лучом звезды не может слиться взор.

Потоки жизни, мчитесь чрез пороги,
Ломайте все препоны по дороге,
Свободой золотой опьянены;
О, хаоса безумные сыны!

[# 470] И снова взор мой полетел, как птица,
Чтобы блаженно, наконец, забыться;
Зачем, зачем ему миров искать,
Когда в тебе он может мир обнять?

Король цветов #

Фантастическая баллада

1

«Эй, человечек в свете дневном,
Цветочным хочешь стать королем?
К подвигу себя готовь —
Алую отдай нам кровь!»

2

««Яркие, бледные цветы
Выпили, выпили кровь молодую.
Отдайте мне царство моей мечты,
В чашечке, в чашечке утону я»».

3

«Кровь твоя, человечек, красна,
Но только сердца где глубина?
Королем цветочным хочешь стать —
Сердце должно в свете солнца сиять!»

4

««Я сердце, сердце свое берегу,
Оно громко стучит и в глазах сверкает,
Сердце я вам отдать не могу,
Иль глаз моих сиянье растает!»»

5

«Человечек, милый, подожди,
Мы расцветем на твоей груди,
Сердце начнет в свете солнца сиять —
Королем ты должен нашим стать!»

6

[# 471] Человечек дрожит, в душе его жар,
Разорвана грудь багрово-кроваво!
««Вот сердце мое, отдаю вам в дар,
Так где же венец мой и держава?»»

7

«Человечек при свете дневном,
Не можешь цветочным ты стать королем,
Кровь по жилам твоим не бежит,
Пускай хоть сердце твое горит!»

8

Человечек вырвал глаза, изнурен,
И землю скребет руками,
Могилу вырыл глубокую он,
Лежит в ней тихо, как камень.

Морская скала #

Над водой скалы громада
Грозной высится стеной;
Полон гнилостного яда,
Грудь ее грызет прибой.
Глядя в бездну, каменное тело
В судороге тяжкой онемело.

И кипит пучина злая
Годы, годы без числа;
Год за годом изнывая,
Волны гонит прочь скала.
Мох седой покрыл ее вершину,
Рдеют раны сквозь морскую тину.

В полночь слышен шум стенаний!
То скалу в тяжелых снах
Мучит бред воспоминаний
Об умчавшихся веках.
Путник, не ищи сюда дороги:
Там внизу безжалостны пороги!

Пробуждение #

I

[# 472] Твой сверкающий взор,
Восхищенный и трепетный, —
Как звук растущий струны,
Что прикована к лире
В смутной дремоте, —
Пронзает покров
Священной праночи, —
И вот уж мерцают
Вечные звезды
В кроткой любви.

II

В себя погрузившись,
С бьющимся сердцем,
Ты глядишь в бесконечность
Вечных миров,
Над тобой, под тобой,
Необъятных, безмерных,
Парящих в круженье
Недремлющей вечности,
И, словно атом,
Сливаешься с Целым.

III

Твое пробужденье —
Непрестанный восход,
Твой восход —
Падение вечное.

IV

И когда ударяет
Кипящее пламя
Твоей души
В ее глубину,
Тогда беспредельная,
На крыльях духов,
Возносится с нежным,
[# 473] Пленительным звуком
Светлая тайна души
Из ее демонической бездны.

V

Твое погруженье —
Непрестанный восход,
Твой непрестанный восход —
Трепетных уст,
Румяных эфиром,
Пламенный, вечный
Поцелуй божества.

Ночная мысль #

Дифирамб

Смотри — орлиные крылья в зенит
Подняли тучу большую,
Мечет искры она, грозою шумит,
С утра несет мысль ночную.

Могучая мысль стремит свой полет,
В грозном сверканье молний,
Из страшных глаз кровь струею бьет,
В небесный остов бьют волны.

Вкруг спящей пары тихо эфир
Зажигает факелов пламя;
Оружье гремит, в мгле предвечной мир,
Тучи стон летит над полями.

Молитва отчаявшегося #

«Если некий бог, забывший жалость,
Угнетает так, что бед не снесть,
От его миров мне не досталось
Ничего! Одно осталось — месть!

Гордо самому себе отмщу я,
Существу, что правит в вышине,
[# 474] Даже силу в слабость превращу я,
Платы за добро не будет мне.

Грозный замок я себе построил,
Он взметнется в холод, к облакам,
Ужас будет крепостной стеною,
Боль и мука будут править там.

Если вверх нечаянно кто глянет,
Пусть назад отпрянет, устрашен,
Пусть внимать лишь зову смерти станет,
И могилу счастью роет он.

Пусть всевышний громом бьет, надменный,
Со своей железной высоты,
Пусть мои до тла разрушат стены —
Вечность, мне их вновь отстроишь ты!»

Три огонька #

Вдали горят три огонька,
Как три таинственных зрачка,
В грозу и бурю, в дождь и град
Они горят, всегда горят.

Один стремится к небесам
И счастья кротко ищет там,
Взгляд светит нежно и светло —
Не бог ли дал ему тепло?

Другой к земле лишь устремлен,
Победных лир он слышит звон,
На братьев он глядит своих
И замирает вновь — на миг.

А третий золотым лучом
Горит, не помня ни о чем,
Не смотрит вглубь и в высоту,
Встает, как дерево в цвету.

Неугасимо огоньки
Горят, как яркие зрачки,
Пусть дождь, пусть град, пусть ветер злой —
Блаженны две души в одной.

Лунный человек #

[# 475] Ты звездный свет в груди храни,
Мерцанье звезд чарует…
Вон лунный человек, взгляни:
Он весело танцует.

Роса — слеза небес — блестит
В его кудрях волнистых,
Падет на луг и зазвенит
В цветах безмолвно-чистых.

Роса блестит, звенит во мгле,
Таят безмолвье дали,
Цветы поведают земле
Небесные печали.

Хоть лунный житель оживлен,
Но скорбь в груди таится,
Ведь в сердце солнца хочет он
Навеки погрузиться.

Он ждет подряд уж много лет,
Следит он сфер круженье,
Грудь полнит песен грустный свет,
Садов, лугов цветенье.

И рощи полнит горем он,
Но вот луга ликуют,
На миг он с жизнью примирен
И весело танцует.

Люцинда #

Баллада

Шум веселья, песнопенья,
Люди радости полны,
Души всех, без исключенья,
Только счастью преданы.

Все алей, алее щеки.
Стук сердец быстрей, быстрей.
[# 476] Даже небосвод высокий
Слышит отзвуки речей.

Все здесь в братском единенье,
Дружбою полны сердца,
Нет сословий, разных мнений,
Лишь любовь здесь — без конца.

Только нет веселью воли
И непрочен сердца мир
В час, как из земной юдоли
Мчится ввысь оно, в эфир.

Иль допустят смертных боги
В радости подняться к ним,
Чтоб они, забыв тревоги,
Небо духом мерили земным?

И уже бредет с кинжалом,
Сердце злом ожесточа,
Гость нечаянный по залам,
Слово зависти шепча.

Для невесты был он светом,
Он, как жизнь, ее любил;
Сердце от нее с обетом —
И с любовью — получил.

В бой пошел он, чтоб досталось
Добрым силам торжество,
И победой увенчалось
Скоро мужество его.

Вот, познавши славы сладость,
В город он родной идет,
Где мечта его и радость,
Где любовь его живет.

Видит городские стены,
Радостью охвачен он.
Близко час благословенный,
Явью скоро станет сон.

Вот уже он у порога
Дома — золотой мечты.
[# 477] Там гостей он видит много,
Окна светом залиты.

А слуга сдержать решился
Гостя, встав пред ним стеной:
«Ты куда же устремился,
Странный человек чужой?»

«Мне Люцинду!» «Коль угодно,
Ты ее легко найдешь,
Свадьба у нее сегодня,
Ты число гостей умножь!»

Чужеземец изумился,
Вестью злой ошеломлен,
Пошатнувшись, прислонился
К косяку дверному он.

«Только в праздничной одежде
В праздничный являйся зал,
Ты переоденься прежде!» —
Так слуга ему сказал.

Он спешит к себе. Смятенье,
Ярость, скорбь в его груди,
Чувство боли, униженья,
Сзади мрак и впереди.

Гневен шаг его суровый,
Яростен его напор,
С петель — дверь, долой засовы,
Входит. Затуманен взор.

Факел из руки дрожащей
У служанки вырвал он,
Влажен лоб, дыханье чаще,
Хоть не слышен тяжкий стон.

Плащ, пурпурною волною
Ниспадающий к ногам,
Сколот брошью золотою,
Кудри вьются по плечам.

[# 478] На груди, украшен златом.
Прячет он булатный меч.
Славу он добыл булатом,
Милую не смог сберечь.

Не сдержав сердцебиенья,
Он спешит на торжество,
Все сильнее нетерпенье,
Молнии в глазах его.

Лоб то холоден, то жарок…
Входит в светлый он покой,
Слышится жужжанье Парок —
Жертве вслед очередной.

Он идет в тоске, в печали,
В пышной мантии своей,
Ужасом в просторном зале
Он повеял на гостей.

Одинок, как привиденье,
Ходит он, в душе темно,
Хоть повсюду оживленье,
В кубках пенится вино…

Здесь немало дев прекрасных,
Но Люцинда краше всех,
Светом глаз лучисто-ясных,
Грудью, белою как снег.

Все сердца лишь к ней стремятся,
Радости огнем горят,
И не может оторваться
От нее ни мысль, ни взгляд.

А она летит, блистая,
Горем не омрачена,
Стан сгибая, разгибая,
Быстро круг ведет она.

Мимо гостя пролетела —
Он как вкопанный стоит,
И она вдруг погрустнела,
Пурпур спал с ее ланит.

[# 479] Прочь уходит, не помешкав,
Чтоб от встречи ускользнуть,
Но в ушах звенит насмешка —
Некий бог закрыл ей путь.

Смотрит он суровым взглядом,
Ужас средь гостей растет,
Он становится с ней рядом,
А она стоит и ждет.

Вся тревоги и смятенья
И волнения полна…
Ей уйти бы — но к дуэнье
Прижимается она…

«Что, скажи, с тобою сталось?
Где обеты? Где мечты?
Ты неверной оказалась,
Клятве изменила ты!»

Гости вкруг него стеснились —
Праздник он испортил им, —
Но сейчас же расступились
Перед криком громовым.

«Пусть лишь на себя пеняет
Тот, кто близко подойдет!»
И толпа ему внимает,
В ней сочувствие растет.

«Нет, не будет кровожадным,
Верьте, мщение мое,
Только зрелищем отрадным
Я порадую ее.

Чтобы лучше наслаждаться
Ты могла и к другу льнуть,
И помехи не бояться —
Я уйду. Свободен путь.

Сожаленьям здесь нет места,
Нынче свадьба и моя,
Ночь и кровь — моя невеста,
С ней теперь венчаюсь я.

[# 480] Только раз дай мне напиться
Светом из твоих очей,
А теперь пора пролиться
Крови бешеной моей!»

Сам себя клинком пронзает,
Что готовил он давно,
Нити жизни обрывает,
И в глазах его темно.

Глухо падает на землю,
В мышцах не осталось сил,
Смерть несчастного объемлет,
Где же бог, чтоб воскресил?

А Люцинда подхватила
Беспощадно — злобный меч
И в себя его вонзила —
Снова крови течь и течь.

Вся в испуге и смятенье,
Видя брызжущий поток,
У нее взяла дуэнья
Кровью залитый клинок.

А Люцинда в содроганье
Падает ему на грудь,
И, припав устами к ране,
Хочет жизнь в него вдохнуть.

Флер, что обвивал так нежно
Величавый, стройный стан,
Кровью был облит мятежной,
Щедро лившейся из ран.

Но людей порывы слабы,
Смерть не могут отогнать,
А не то она могла бы
Жизнь вселить в любимого опять.

Наконец, от дорогого,
ся в крови, оторвалась,
И толпа, с роптаньем, снова
Ужаснувшись, раздалась.

[# 481] Как богиня, что решает
Смертью наказать себя,
Взгляд на мужа устремляет,
Отрекаясь, не любя.

И усмешкою презренья
Искривился бледный рот,
Возглас страха и мученья
Горестям конец кладет.

Гости в ужасе бежали,
Прекратилась суета,
И кимвалы замолчали,
В пышных залах пустота.

Диалог #

Певец стоит одушевлен,
Сжимает крепко цитру он
И струны бьет перстами…
«Как ты поешь, мою песню любя.
Звенишь, будто есть душа у тебя,
Как будто горит в тебе пламя?»

««Ты думаешь, что недоступно мне —
Боренье души и свет в глубине,
И образы, в сердце кипенье?
Они мерцают, как звездочек рой,
Они полыхают, как вихрь огневой,
И только ввысь их стремленье.

Я ощущала весь жар огня,
Когда твое слово звало меня, —
Но я о тебе забывала —
Когда дыханье уст молодых
Из самого сердца глубин дорогих,
Тебя играть побуждало.

И дивный облик тогда возникал,
Он золотом локонов в песне сверкал,
Напевов чудесных полный,
Горело пламя в девичьих очах,
[# 482] И ты исчезал, утопая в мечтах,
Восторга несли меня волны.

Тот образ в сердце мое проник,
И цвел сильнее каждый миг,
В божественных звуках тая;
Вот тонет, вот всплывает он,
Лазурью неба освещен,
Он словно заря золотая!»»

«Ах, цитра! Что за волшебство —
Родник звучанья твоего,
Как май, он веселится;
Он дыханьем тебя дарит,
В ответ твоя струна звенит
И пляской сфер искрится!

Ты в ней мечту и радость пьешь,
Всю музыку ей отдаешь —
И стынешь одиноко.
Но ты мечтала и жила,
Горела ею и цвела,
А я — я был далеко!»

««Лелею я, певец, мечты,
Достичь стремлюсь я высоты,
И звезд ловлю мерцанье, —
Звенит струна и жизнь скорбит,
Струна звучней — заря горит,
И даль встает в сиянье!»»

Старшный суд #

Шутка

Ах! От этой мертвой жизни,
От хвалы, что там поют,
Я тоскую как от тризны,
Дыбом волосы встают.

Коль получит завершенье
Жизнь с игрою сил ее —
[# 483] Прекратятся все мученья,
Завершится бытие.

Будем мы, склонясь пред богом,
Аллилуйю распевать,
Пред благим его чертогом
Горе, счастья нам не знать.

Страх берет меня, поверьте,
Как представлю этот час,
Страшно мне на лоне смерти
Слышать грозный трубный глас.

Небеса одни у бога —
Сколько же там душ святых!
Там старух ужасных много —
Время не щадило их.

Их тела могила прячет,
Сверху плесень, снизу гниль,
Души прыгают и скачут,
В пляске поднимают пыль.

Все так тонки и субтильны,
Так эфирны, страх взглянуть,
Ты шнуруй как хочешь сильно —
Стан тебе так не стянуть.

Ну-и тут я, безобразник,
Громче всех хвалу запел,
Богу я испортил праздник,
Он от гнева закипел.

Он архангелу кивает
Гавриилу, ну а тот
Крикуна скорей хватает
И пинка ему дает.

Да, приснится же такое
О последнем судном дне!
Что такое сон? Пустое!
Так простите грех мой мне.

Две арфистки #

Баллада

[# 484] «Зачем ты с сердцем, полным песен,
Спешишь упорно в замок тот?
Чем он прекрасен иль чудесен?
Иль там любимый твой живет?»

««Если знаешь, кто здесь обитает,
Что же спрашиваешь ты?
Знай, что им одно лишь обладает —
Власть небесной красоты!

Я его не видела в сиянье,
Только самоцветов вид,
Что огнем украсили то зданье,
Привлекает и манит.

Мнится мне, что в нем и родилась я,
В нем я увидала свет,
Там дыханье юга, трепет счастья,
Нежной родины привет.

Здесь свободней песня молодая,
Грудь вздымается вольней,
И звенит здесь лира золотая
В светлой горести своей.

Но великий мастер мне неведом,
Что мою волнует грудь,
Я не знаю за каким святым я следом
Ввысь сумела заглянуть.

И напрасно с сердцем восхищенным
У ворот закрытых я стою,
Прислонившись к мраморным колоннам,
Песнь любви скорбя пою!»»

И, тряхнувши черными кудрями,
Льет потоки слез немых,
А другая, горяча как пламя,
Поцелуем сушит их.

«Меня такая ж точно сила
Влечет к святилищу тому,
[# 485] Я в поисках его бродила,
Издалека стремясь к нему.

Но нужно ль горю предаваться?
Не лучше ль будет нам с тобой
Прекрасным видом любоваться,
Плясать над быстрою рекой?

Так будет грудь дышать полнее,
И ближе к избранной черте
Мы будем жить с тобой, лелея
Мечту о дивной красоте.

Давай же в хижине с тобою
Песнь обрученья будем петь,
Чтоб ей таинственной волною
На запад радостный лететь!»

И много дней они прекрасных
Средь сладких звуков провели,
И стаи птичек сладкогласных
Игрой печальной привлекли.

И раз, когда, забыв печали,
Они однажды сном святым
На ложе мягком, мшистом спали,
Явился дивный гений к ним.

Он их на крыльях золотистых
Унес в таинственную высь,
И сонмы звуков нежных, чистых
От хижины туда неслись.

Эпиграммы⁷ #

I

В кресле удобном тупо сидит
Немецкая публика и молчит.
Когда вокруг бушуют стихии
И хмурятся тучи вверху грозовые,
Молния свищет, виясь змеей, —
В ее уме безмятежный покой.
[# 486] Но только солнце сверкнет в лазури,
Едва утихнет грохот бури,
Встает она, кричит чуть свет,
И пишет книгу: «Конец всех бед».
Фантазии строить опа готова
И ищет всех гроз теперь основу —
«Неправильно это произошло,
Иначе бы сделать небо могло.
В мире порядок наладить бы строгий,
Голова чтоб сначала, потом уже — ноги».
И словно ребенок все суетится,
В ветоши старой, как червь, копошится.
Заняться бы лучше ей настоящим,
Землю с небом оставить для пользы вящей.
Они ведь своим путем идут,
А волны спокойно о скалы бьют.

II

Гегель. Эпиграммы⁸ #

1

Высшую мудрость открыв и бездны глубин обнаружив,
Стал я важен, как бог, в сумрак закутан, как он.
Долго плыл я — ища — в океане бушующем мысли,
Там я Слово нашел, крепко находки держусь.

2

Я обучаю словам, перемешанным в яростном вихре,
Каждый пусть их поймет, как ему любо понять.
Ведь не стесняют его никакие крепкие путы,
Ибо, словно поэт, что слышит в шорохе волн
Гулко бьющихся в брег, возлюбленной сладкие речи,
Что он помыслил — познал, что ощутил — то и мысль,
Так пусть каждый вбирает нектар этой мудрости чистой;
Все я пред вами раскрыл, преподнеся вам Ничто!

3

Кант и Фихте в надзвездном эфире
Ищут мир неизвестный во мгле:
Я ж стараюсь и глубже и шире
То понять, что нашел на земле.

4

[# 487] Простите нас за эпиграммы
И за мелодий мрачных гаммы.
Мы углубились в Гегеля ученье,
И от эстетики его нет избавленья.

III

Однажды немцы, пустившись в путь⁹,
До народной победы смогли дотянуть.
Когда же воздали успехам хвалу,
Слова прочитали на каждом углу:
«Повсюду свершилось великое чудо —
Скоро все люди трехногими будут!»
И сразу же грусть затуманила лица,
И сами себя они стали стыдиться:
«О, слишком уж много случилось за раз!
Покоя нас снова зовет милый глас.
А все, что тревожит — оставим мы книгам,
На книги найдем покупателей мигом».

IV

Коль звезды вам дадут в подарок, —
Свет этой бледен, свет той — слишком ярок.
А от солнца либо больно глазам,
Иль слишком уж долго свет идет его к нам.

V

Так Шиллеру нужно в упрек поставить¹⁰:
Не может как следует он позабавить,
Витает всегда где-то там в высоте,
О повседневном не зная труде,
Играет громами и молнией он,
Забыт им совсем обыденный жаргон.

VI

А Гёте любит красоту сверх меры:
Ему милее черни лик Венеры;
Хоть образы из жизни он берет,
Он их возносит до таких высот,
[# 488] Что все они, их все переживанья
Душевное теряют содержанье.
Нам с Шиллером уж больше по пути:
По крайней мере, у него найти
Мы можем в строчки влитые идеи,
Понять их смысла, правда, не умея.

VII

На некую лысую голову

Подобно молнии, из туч летящей,
Мир озаряющей, блестящей,
Из головы Зевеса без помех
Афина вышла, облачась в доспех.
Высокая ей радость овладела,
Она на голову счастливцу села.
Пусть он в глуби ее не породил,
Хоть на себе ее он поместил.

VIII

Пусткухен (ложные «Годы странствий»)¹¹

1

Поэтом Шиллер был хоть куда;
Знал библию он плохо, — вот беда!
В своем он «Колоколе»¹², к сожаленью,
Не посвятил ни строчки вознесенью
И тому, как на ослике своем
Въехал в город Христос верхом.
А в драме «Валленштейн» — ведь вот обида! —
Ни слова нет о подвигах Давида.

2

Для женщин Гёте — отвратный дух,
Поскольку не годен совсем для старух.
Природу берет он как таковую,
Церковной моралью ее не шлифуя.
А надо б взять лютеровский катехизис —
Благие стихи из него б получились.
Ах, Гёте, прекрасное делать он мог,
Да жаль, забывал прибавлять: «Сделал бог».

3

[# 489] Ошибается тот жестоко,
Кто Гёте так ценит высоко!
Низменны все его стремленья —
Для проповеди где его сочиненья?
Разве есть у него благочестья частица,
Чтоб учитель, крестьянин могли научиться!
Божьей печатью он не означен;
И школьной ему не решить задачи!

4

Историю с Фаустом вам изложу я,
Поэт тут немало напутал, скажу я,
Был Фауст греховен, наделал долгов,
Он был из азартнейших игроков.
А сверху помощи вовсе нет,
Позор его ждет. Как спастись от бед?
И ужас беднягой такой овладел,
Не шутка — ад ведь его удел!
Тогда он подумал о смерти и жизни,
О знанье и гибели в злом катаклизме.
И наболтал об этом так много, страх,
Все в темных и мистических словах.
Украсить бы автору все, что коряво,
И мысль провести: за грехом рыщет дьявол.
А тем, кто спасенья ищет в кредите,
Сказать бы: спасенье души соблюдите!

5

Фауст смеет размышлять в пасхальный день, —
И сатане возиться с ним не лень?
Ведь все равно: кто в пасху размышляет,
Тот сам себя на муки ада обрекает.

6

К тому ж правдоподобья в драме нет:
Ужель полиция спала б так долго?
В тюрьму попасть давно бы Фаусту след:
Ведь он удрал, не уплативши долга!

7

[# 490] Фауста грех никак не тревожит,
Он для себя жить только может;
В боге сомневался, во Вселенной всей,
Забыв, что их одобрял Моисей.
Зачем его глупая Грета любила —
Лучше б она ему внушила,
Что черти душу его заберут
И скоро наступит страшный суд.

8

«Прекрасная душа»¹³ к чему-то годится,
Но ей бы в монашку в очках нарядиться
«Что сделал бог, того лучше нет», —
Так начинает настоящий поэт.

Заключительная эпиграмма на мастера суесловия¹⁴ #

Меси пирог свой, не жалея рук,
Лишь подмастерье пекаря ты, друг.
Кем Гёте был? — Ведь каждому понятно,
Что ты не дашь ответ на это внятный,
Ведь ремеслом твоим он даже не владел.
А как же мудрым гением он стать сумел?

Гармония #

Тебе известно ль волшебство,
Что души двух объединяет,
В одно дыханье их сливает
И выявляет их родство?
Они горят чудесно в розе алой,
Их прячет мягкий мох, как покрывало.

Но знай, куда ты ни пойдешь,
Ты с ним не встретишься, с желанным,
Его не свяжешь талисманом,
Его по блеску не найдешь.
Оно от солнца даже не возникло,
К земной же нище вовсе не привыкло.

[# 491] Оно всегда в себе живет,
Пусть время быстро вдаль стремится,
Пусть Аполлон на колеснице
Замедлит ход… и мир умрет…
Оно в себе могущество взрастило,
Пред ним миров, богов ничтожна сила.

Оно напоминает звук
Какой-то дивной лиры вечной,
Огонь горит в нем бесконечный,
Высоких дум и сладких мук.
В тебе звенят все эти струны дружно…
Прислушайся — нигде искать не нужно.

Истерзанная #

Баллада

I

В одежде пышной, багряной,
Она у дверей стоит,
Атласный пояс вкруг стана
С изяществом дивным обвит.

И розы с безмолвной негой
Ей в кудри вплела любовь.
Одни — белее снега,
Другие — огонь и кровь.

Но только бледные щеки
Свет роз не красит живой,
Она — как лапь, что жестокий
Охотник пронзил стрелой.

Напрасно алмазов сверкает
Мерцающая волна,
От щек ее кровь отливает,
И к сердцу стремится она.

«Опять я должна торопиться,
В веселье пустом утопать,
В танце парить, как птица,
И горе в груди скрывать.

[# 492] Другое таю желанье
В моей кипучей крови,
Зачем мне огней сверканье
Холодное, без любви?

Сказать, что душу тревожит,
Сказать, что творится со мной,
Одно только небо может —
Язык не знает земной.

Пусть смерти мне выпадет жребий,
Пусть в муках я утону,
Но только бы быть на небе,
Увидеть чудес страну!»

Она в небеса голубые
В слезах вперяет свой взгляд,
И только вздохи немые
О ее мечтах говорят.

Ложится в постель одиноко
С молитвой кроткой своей,
И сон ей владеет глубокий,
И ангел стоит над ней.

II

Минули года над нею,
Ее красоты не любя,
Она стала тише, грустнее
И все углубленней в себя.

Она не в силах бороться
И горе утишить свое,
И сердце бессильно бьется,
И ей не найти забытье.

Однажды она лежала
В постели, не зная сна,
Казалось, уже умирала
От тяжкого гнета она.

Глаза широко раскрыла,
Смятенье в них, пустота,
[# 493] Она о себе забыла,
Что-то смутное шепчут уста.

Из глаз струится могучий,
Безудержный крови ручей…
И вдруг ей стало лучше,
Свет духа горит пред ней.

«Я вижу, небо открылось,
Душа моя дивно легка,
Надежда осуществилась,
Я к звездам теперь близка!»

Уста безнадежно трепещут,
Душа сыта бытием,
А духи крилами плещут,
Улетая в эфирный дом.

Лишь небо ее манило,
С ним связана прочно она;
Ей жить слишком холодно было,
Земля была слишком бедна.

Человек и барабанчик #

Сказочка¹⁵

Барабанчик — не человечек, человечек — не барабан.
Барабанчик слишком уж умный, человечек — просто болван.

Барабанчик — он привязан, человечек — он стоит.
Человечек с ног валится, барабанчик все сидит.

И так человечек злится, по барабанчику бьет,
Барабанчик от смеха трясется, человечка от злости трясет.

Человечек строит рожи, барабанчик смеется над ним,
И тогда кричит человечек злобным голосом не своим:

«Эй ты, барабан, барабанчик, что смеешься ты и гремишь?
Издеваешься ты надо мною, ты дразнишь меня и язвишь!

[# 494] Что́ ты ухмыляешься нагло, позор и стыд полюбя?
Ты греми, когда я ударю, и виси, где повешу тебя!

Зачем вырезал из полена я тебя, для какой красоты?
Чтоб ты творил все, что хочешь? Иль сам себя сделал ты?

Ты должен плясать, когда бью я, и греметь, когда я пою,
И плакать, когда смеюсь я, смеяться под пляску мою!»

И грозно кричит человечек и зло барабанчик он бьет,
Его на куски оп ломает, из бедного кровь течет.

У барабанчика нет человечка, у человечка исчез барабан,
Идет в монастырь человечек, он принял монашеский сан.

Человеческая гордость #

Видя залы расписные,
Тяжесть гордых зданий вековых,
Вечные валы людские,
Торопливость бешеную их;

Страшного смятенья полный,
Я спросил — мной овладел испуг:
И тебя захватят волны,
Станет близок этой жизни круг?

Толпам должен я дивиться,
Что на небо дерзко взобрались?
Этой жизни покориться —
Суета с корыстью в ней слились?

Великаны и пигмеи!
Что вы? Груды мертвые камней!
Взгляда я для вас жалею,
Вам не дам огонь души моей.

Взгляд мой всю толпу пронзает,
Вдаль пытливо проникает он,
И тоска горячая сверкает,
Зал насмешкой дерзкой поражен.

[# 495] Всех вас гибель ждет, конечно,
Вы сгниете все в своих дворцах,
Сохраните ль блеск беспечный
Или просто превратитесь в прах.

Что же мы? Нам нет границы,
Горизонт не заграждает путь.
Нам дано вперед стремиться,
Чтоб лишь в дальних странах отдохнуть.

Но мечта неутолима,
Не дает пристанища нам даль.
Пролетают страны мимо,
А в груди лишь мука и печаль.

Что за чудеса пред нами?
Груды щебня. Где ж полет?
Им не ощутить то пламя,
Что из пустоты их создает.

Нет нигде колонн победных,
Что так гордо в высь взвились.
Виден труд улиток бедных,
Камешки здесь тщательно сплелись.

Но душа все мирозданье
Обнимает, воспламенена.
И, не зная состраданья,
Сотни солнц с небес сорвет она.

Вот она летит все выше,
В небеса, до царственных высот.
В глубине богов колышет,
Громы миру меч ее кует.

Вам от встреч не уклониться,
Мысль божественная держит путь.
Коль хотите с ней сдружиться,
То величием зажгите грудь.

Пусть величье то себя поглотит
И само погибнет от того.
Пусть вулканом прогрохочет,
Демоны пусть плачут вкруг него.

[# 496] Не умрет оно в паренье,
Трон оно воздвигнет для хулы.
Станет торжеством паденье,
И позор достоин похвалы.

Но когда согласно бьются
Светом озаренные сердца
И друг другу признаются:
Хорошо быть вместе до конца.

Душ согласное пыланье
Мир согреет музыкой мечты.
И сердца сольют желанья
По законам вечной красоты.

Если б смел сказать я, Женни,
Что один огонь нам души сжег
И что в них одно движенье,
Что с тобой нас слил один поток, —

Я бы мир весь вероломный
Вызвать мог на беспощадный бой,
Пусть бы он упал, огромный —
Пламя б он не погасил собой!

Словно бог, по мирозданью
Средь развалин шествовал бы я,
Слово каждое — деянье,
Я творец земного бытия!

Прогулка #

«Зачем ты смотришь на утес,
Что душу так волнует?»
««Сиянье вечера зажглось,
Оно утес целует»».

«Ведь видел ты не раз, не два, —
Что в том, скажи на милость, —
Что солнце поднялось сперва,
А после опустилось?»

[# 497] ««Однажды видел я: закат
В сиянии разлился,
Ее прощальный грустный взгляд
Впитать его стремился.

Мы шли, не ведая тревог,
Наш взгляд вдали терялся,
И на груди ее платок
От ветра колыхался.

Закат был небывало ал,
Лицо ее пылало,
Ее я к сердцу прижимал —
И скоро ночь настала.

И вот стремлю я вдаль свой взгляд
С пустынного откоса,
Она пылает, как закат,
Кивает мне с утеса»».

Песня к звездам #

Мирьяды вас, прекрасных,
В лазури голубой,
И образов неясных
Вы создаете рой.

Здесь чистых душ веселье,
Там нежных чувств река,
И словно ожерелье
Здесь горе и тоска.

Лишь к вам подняты вежды
В вечерний тихий час,
В вас детские надежды
И вечность тоже в вас.

Но ах! Вы без тревоги
В ночной горите мгле,
Ведь отказали боги
Навеки вам в тепле.

[# 498] Горите так вы вечно,
Но ваш обманчив свет,
В вас кротости сердечной,
Души горячей нет.

Ваш свет и блеск смеются
Над нами без конца,
Об вас в томленье бьются
Бессильные сердца.

Ведем мы с горем войны,
Тоски не утоля,
И видим, что спокойны
И небо и земля.

Пусть наш покой исчезнет,
Пусть смерть нам — и тогда
Ни веточка не треснет,
Не упадет звезда.

Иначе вы лежали б
Давно на дне морском,
И вовсе не сияли б
На небе голубом.

Вы правду говорили б,
Уйдя от блеска прочь,
И больше не светили б,
Кругом царила б ночь.

Сновидение #

Дифирамб

Я цветущую картину
Создал бы из легковейных снов,
Из кудрей ее сплетал бы,
Сердца кровью напитал бы,
Только, чтоб в волнах могучих сна
В пламени была видна она,
Чтоб она была подвижной
С ветром пела о любви,

[# 499] Золотом она блистала б
, Становился б шире тесный дом,
Кудри б веяли, играя,
Деву черным одевая,
И из песен кровь моя рекой
Мрамор орошала бы немой.
Лампа солнцем бы сияла,
Сердце залило бы небосвод.

Падали б вокруг пространства,
Присмирев, к ногам богатыря,
У меня в очах огонь могучий,
Вихрь — он лирой стал певучей,
А из сердца пенье полилось,
Солнце — страсть его, печаль — утес.
Я склонился бы смиренно,
Только гордо б голос мой звучал.

Песня моряка в море #

(См. стр. 379—381)

Волшебный корабль #

Романс

Кораблик летит вокруг света
Без паруса и фонарей,
А палуба мраком одета,
И сломана мачта ца ней.

Как мрачен матрос за штурвалом,
Румянца нет на щеках,
Нет мыслей в мозгу усталом,
Нет света в его глазах.

Буря вокруг его стонет,
И судно бьет об утес,
Оно трещит, но не тонет —
Накренилось, вновь поднялось,

[# 500] И вдруг среди волн мрачно блещет
Багряной крови струя,
Душа рулевого трепещет,
Его словно жалит змея.

А сверху и снизу крики,
О мести духи кричат.
Суров взгляд кормчего дикий,
А волны корабль стремят.

Он видит дальние страны,
Он видит берег чужой,
Но вспыхнет пожар нежданный,
И гибнет он под волной.

Бледная девушка #

Баллада

Как дева эта бледна,
Тиха, молчалива,
Душа ее так нежна,
Печальна, стыдлива.

В ней светлого нет уголка,
Лишь волны, волны,
Там только любовь и тоска
В борьбе безмолвной.

Была отрадой сердец,
Красоты небесной,
Невинности образец,
С душою чудесной.

Раз рыцарь мимо летел
На коне горделивом,
Любовью взор кипел,
Могучим порывом.

Она была пленена,
А он уехал,
Его влекла лишь война,
Любовь — лишь помеха.

[# 501] И радость была далека,
И небо упало,
Воцарилась в сердце тоска
Без конца, без начала.

А вечер придет к ней в дом
Молчаливо, сурово —
Она падет пред Христом
И молится снова.

Но только облик другой
Пред ней возникает,
С могучей силой такой —
Кто с ним совладает?

«Ведь ты моя навсегда,
Никуда не уйдешь ты,
И небу неискренно, да,
Свою жизнь отдаешь ты».

И ужасом покорена
Она задрожала,
Охвачена мраком, она
Из храма бежала.

Слезами она изошла,
Ломает руки:
«Печаль мне душу сожгла,
Грудь изныла от муки.

Утратила небо я,
Мою усладу;
Душа отдана моя
Не господу — аду.

Но он с головы до пят
Как бог, был прекрасен,
Бездонен был его взгляд,
Могуч и ясен.

И он не взглянул на меня,
Хоть на миг единый,
[# 502] А я во власти огня
Теперь до кончины.

Другая к нему прильнет,
К груди прижмется,
А сердце мое замрет,
Тревожно забьется…

Я готова была б отдать
И души спасенье,
Только бы взгляд его нежный поймать,
Замерев в смущенье.

Небеса — ведь они без него
Холодны и нищи,
Там печали одной торжество,
Только скорби жилище.

Здесь бурно поет и шумит
Волна на просторе,
Ее холод мне грудь остудит
И сердечное горе».

И она бросается вниз
В валы ледяные,
И с ней они понеслись
В дали ночи седые.

Сердце билось любовью немой —
И вдруг замолчало.
На трепетный взгляд живой
Пелена упала.

Охладели ее уста,
Что манили так сладко,
И эфирная красота
Унеслась без остатка.

Для нее ни листок, ни цветок
С ветки уж не сорвутся,
И молчат и закат и восток
И уже не проснутся.

[# 503] А валы все спешат во мглу
Беспокойно, сердито,
Вот о выступившую скалу
Ее тело разбито.

А рыцарь, обнявшись, сидит
С своей милой прекрасной,
И веселая цитра звенит
О любви сладкогласно!

Скрипач #

(См. стр. 19—20)

Сцены из трагедии Оуланем #

[# 504] Действуюшие лица

Оуланем — немецкий путешественник.

Лючиндо — его спутник.

Петрини — житель города в горах Италии.

Альвандер — житель того же города.

Беатриче — его приемная дочь.

Вирин.

Порто — монах.

Действие происходит в доме Пертини, перед этим домом, в доме Альвандера и в горах

Действие первое

Город в горах

Сцена первая

Улица. Оуланем, Лючиндо, Петрини перед своим домом

Сцена вторая

Петрини, Лючиндо

Сцена третья

Зал в доме Петринию Оуланем один, сидит за столом и пишет. Вокруг лежат бумаги. Быстро вскочив, [# 514] он прохаживается взад и вперед и внезапно останавливается, скрестив руки

Сцена четвертая

Дом Альвандера; сначала перед домом. Лючиндо, Пертини

Главы из юмористического романа Скорпион и Феликс #

Книга I #

Глава 10 #

[# 522] Далее следует, как мы и обещали в предыдущей главе, доказательство того, что указанная сумма в 25 талеров принадлежит лично господу богу.

Эти деньги бесхозны! О, высокая мысль: не власть какого-либо человека обладает ими, а лишь высшая власть, которая царит над облаками, объемлет вселенную, и, следовательно, также и указанные 25 талеров, она осеняет своими крылами, которые сотканы из дня и ночи, из солнца и звезд, из гигантских гор и бесконечных песчаных пустынь, звучащих, как гармония, как шум водопада, куда не достает рука смертного, она осеняет этими крылами и упомянутые 25 талеров и — но я не могу продолжать, глубины моей души взволнованы, я вглядываюсь во вселенную и в самого себя и в указанные 25 талеров (какая субстанция заключена в этих трех словах! Их местонахождение — бесконечность, они звучат, как ангельские голоса, они напоминают о страшном суде и о государственной казне), ибо — именно Грету, кухарку, Скорпион, возбужденный рассказами своего друга Феликса, увлеченный его пламенной мелодией, побежденный своими свежими юношескими чувствами, прижимает к своему сердцу, предчувствуя, что найдет в ней фею.

Отсюда я заключаю, что феи носят бороды, ибо на лице Магдалины Греты, в отличие от кающейся Магдалины, красовались, как у славного воина, бакенбарды и усы, нежные бакенбарды, завиваясь, льнули к чудно выточенному подбородку, который, подобно утесу на пустынном море — но люди замечают его издалека — великаном возвышался на этом лице, похожем на плоскую тарелку с жидкой похлебкой, гордо сознавая [# 523] свое величие, прорезая воздух, вызывая волнение среди богов и потрясая людей.

По-видимому, богине фантазии приснилась усатая красотка, и она затерялась в волшебных просторах ее широкого лица, а когда проснулась, то оказалось, что ужасный сон приснился самой Грете: будто она великая вавилонская блудница, откровение Иоанна Богослова¹⁶ и божий гнев, будто бог вырастил колючее жнивье на коже, изборожденной нежными линиями волн, чтобы ее красота не вовлекала в прегрешения и чтобы ее юность была защищена, как роза шипами, чтобы мир

это знал
и по ней любовью не сгорал.

Глава 12 #

«Коня, коня, престол мой за коня», — сказал Ричард Третий¹⁷.

«Мужчину, мужчину, меня самое за мужчину», — сказала Грета.

Глава 16 #

«В начале было Слово, и Слово было у бога, и Слово было бог и Слово стало плотию и обитало с нами, и мы видели славу его»¹⁸.

Невинная, прекрасная мысль! Однако ассоциации идей повели Грету дальше, она решила, что Слово живет в бедрах, как Терсит у Шекспира, что кишки Аякса живут в ее голове, а его разум в его брюхе¹⁹, и она, Грета, а не Аякс, осознает и разумеет, как Слово стало плотью, она увидраскрываетсяела в бедрах его символическое выражение, заметила их славу и решила — их помыть.

Глава 19 #

Но у нее были большие голубые глаза, а голубые глаза тривиальны, как вода Шпре.

Глупая, тоскливая невинность сквозит из них, невинность, которая жалеет самое себя, водянистая невинность; когда к ней приближается огонь, она поднимается ввысь в виде серого пара, а больше за этими глазами нет ничего, весь их мир — голубой, [# 524] их душа — это синильщик²⁰; зато карие глаза — это идеальное царство, бесконечный, полный духов ночной мир дремлет в них, молнии души вспыхивают в них и их взоры звучат как песни Миньон²¹, как далекая нежная знойная страна, в которой живет богатый бог, наслаждающийся своей собственной глубиной, бог, который, погрузившись в космос своего бытия, излучает бесконечность и страдает от нее. Мы чувствуем себя связанными, словно волшебством, мы хотели бы, прижать к нашей груди это мелодичное, глубокое душевное существо, упиться духом из его глаз и создавать песни из его взглядов.

Нам нравится роскошно волнующийся мир, который раскрывается перед нами, мы видим на заднем плане гигантские солнечные мысли, мы предчувствуем демонические страдания, и нежно движущиеся фигуры ведут перед нами хоровод, кивают нам и пугливо, как грации, отступают назад, как только мы их узнаём.

Глава 21 #

Филологические раздумья

Феликс не слишком нежно вырвался из объятий своего друга, потому что он не подозревал его глубокой, полной чувств природы и был как раз занят продолжением… своего пищеварения, которому мы сейчас раз и навсегда предложим поставить завершающий, ключевой камень его великолепного действия, поскольку оно задерживает наше повествование.

Так подумал и Мертен, ибо могучий удар, который ощутил Феликс, был нанесен именно его широкой исторической рукой.

Имя Мертен напоминает Карла Мартелла²², и Феликс решил, что он действительно ощутил ласку молота; с такой приятностью было связано электрическое потрясение, которое он ощутил.

Он широко раскрыл глаза, закачался и подумал о своих грехах и о страшном суде.

А я размышлял об электрической материи, о гальванизме, об ученых письмах Франклина к его геометрической подруге и о Мертене, ибо меня терзает любопытство, мне очень хочется открыть, что может скрывать за собой это имя.

Что этот человек по прямой линии происходит от Мартелла, несомненно — пономарь уверил меня в этом, хотя в этой фразе и отсутствует всякое благозвучие.

[# 525] Л превращается в Н, а поскольку Мартелл — англичанин, как знает всякий человек, сведущий в истории, а в английском «а» часто звучит как немецкое «э» долгое, которое совпадает с кратким звуком «э» в слове Мертен, то Мертен вполне может быть измененной формой слова Мартелл.

Отсюда следует заключить, что, поскольку у древних германцев имя, как видно из таких эпитетов, как Круг, Риттер, Раупах, Гофрат, Гегель, Цверг²³, выражает характер своего носителя, Мертен, видимо, является богатым, честным человеком, хотя по своему ремеслу он портной, а в этой истории он отец Скорпиона.

Это последнее обстоятельство позволяет выдвинуть новую гипотезу, ибо поскольку он, с одной стороны, портной, а с другой стороны, его сын называется Скорпион, то оказывается вполне вероятным, что он происходит от бога войны Марса (родительный падеж Мартис, греческий винительный падеж — Мартин, а отсюда Мертин и Мертен), ибо ремесло бога войны — это кройка, поскольку он отрезает руки и ноги и потрошит земное счастье.

Далее, Скорпион — это ядовитое существо, убивающее взглядом, раны, нанесенные им, смертельны, его взгляд уничтожает — прекрасная аллегория войны, взгляд которой уничтожает, в результате которой появляются рубцы, которые изнутри кровоточат и больше не могут быть излечены.

Однако, поскольку Мертен обладал не слишком языческим характером, а напротив, был настроен весьма по-христиански, кажется еще вероятнее, что он происходит от святого Мартина; небольшая перемена гласных дает «Миртан», а «и» часто звучит в устах простого народа как «е», например, говорят «Гиб мер»²⁴ вместо «Гиб мир», а поскольку «а» в английском языке, как уже отмечалось, часто преобразуется в «э» долгое, которое с течением времени легко становится «е» кратким, особенно при росте культуры, то имя Мертен возникает совершенно естественно и означает портного-христианина.

Хотя эта этимология совершенно правдоподобна и глубоко обоснована, мы не можем не подумать еще об одной, которая очень ослабляет нашу веру в святого Мартина; впрочем, он мог бы быть принят только в качестве патрона-покровителя, ибо он, насколько мы знаем, никогда не был женат, так что не мог иметь мужского потомка.

[# 526] Это сомнение, кажется, рассеивается следующим фактом. Вся семья Мертенов имела то общее свойство с Уэкфильдским священником²⁵, что ее члены сочетались браком при первой же возможности, т. е. преждевременно, и из поколения в поколение украшалась миртовыми²⁶ венками, из чего одного, прибегая к чудесам, следует объяснить, что Мертен родился и появляется в этой истории в качестве отца Скорпиона.

Слово Мирты (Myrthen) вынуждено было потерять «h», поскольку при заключении брака выступает на первый план «Eh», а «he»²⁷ пропадает, в результате чего из слова Myrthen получилось Myrten.

Буква «у» — это греческое «и», а вовсе не немецкая буква. А поскольку, как уже было сказано, семья Мертенов была чисто немецким коренным родом, и вместе с тем очень христианской семьей портных, то иностранное, языческое «у» должно было превратиться в немецкое «i», и поскольку брак является господствующим элементом в этой семье, а «i» — это пронзительный, кричащий гласный, хотя Мертенские браки были очень нежны и кротки, то это «i» превратилось сначала в «eh», а потом, чтобы смелое изменение не слишком бросалось в глаза, в «е», краткость которого свидетельствует о решительности при заключении брака, так что слово «Myrthen» в немецком многозначном слове «Мертен» нашло высшую форму завершения.

После этого вывода мы могли бы связать христианского портного, святого Мартина, высокий дух Мартелла, быструю решимость бога войны Марса с заключением брака, что вытекает из обоих «е» в слове «Мертен», так что эта гипотеза объединяет в себе все предыдущие и одновременно опровергает их.

Другого мнения придерживается схолиаст, который с большим прилежанием и неустанным напряжением написал комментарий к старинному историку, из произведения которого почерпнуто наше повествование. Хотя мы не можем согласиться с его мнением, оно заслуживает все же критической оценки, поскольку родилось в душе человека, который с громадной ученостью связал большое умение в деле курения, чьи пергаменты окутаны священными парами табака, т. е. наполнены оракулами пифийского одушевления, почерпнутого в парах фимиама.

Он полагает, что слово «Мертен» происходит от немецкого слова «Mehren»²⁸, которое, видимо, происходит от слова [# 527] «Meer»²⁹, потому что браки Мертенов «умножились», как песок «на море», и далее, поскольку в понятии портного содержится понятие «увеличителя», поскольку он делает людей из обезьян. На этих основательных и глубокомысленных исследованиях построил он свою гипотезу.

Когда я ее прочитал, меня охватило какое-то головокружительное изумление, табачный оракул увлек меня, но скоро проснулся холодный четко мыслящий рассудок и выдвинул следующие контраргументы.

В понятие увеличителя, которое, как я могу согласиться с указанным схолиастом, может быть во всяком случае включено в понятие портного, ни в коей мере не может включаться понятие уменьшителя, потому что это есть contradictio in terminis³⁰ , то есть, объясняем для дам, то же самое, что включить понятие господа бога в понятие черта, понятие остроумия в понятие чайного общества, понятие самих дам в понятие философов. Но когда слово «Mehrer» превратилось в «Merten», то слово, очевидно, уменьшилось на букву «h», т. е. не увеличилось, что, как доказано, противоречит по существу его формальной природе.

Таким образом, «Мертен» вовсе не может происходить от «Mehren», а то предположение, что это слово происходит от «Meer», опровергается тем фактом, что семьи Мертенов никогда не падали в воду, никогда не были легкомысленными — это всегда были набожные семьи портных, что противоречит понятию бушующего моря, благодаря чему становится ясно, что указанный автор, несмотря на свою непогрешимость, ошибся, а наш вывод является единственно правильным.

После этой победы я слишком устал, чтобы продолжать дальше, и буду наслаждаться счастьем самодовольства, одно мгновение которого, как полагает Винкельман, ценнее всех похвал потомства, хотя я в этом убежден точно так же, как Плиний Младший.

Глава 22 #

«Глянь туда и сюда — везде только море и воздух,
Море набухло волной; тучами воздух грозит.
А между ними гремят могучими вихрями ветры:
И не знает, кому повиноваться, волна.
Кормчий растерян — бежать иль молиться — что делать?
[# 528] Сверху и снизу грозят воздух и волны ему»³¹.
«Глянь туда и сюда — Скорпиона и Мертена видишь,
Этот тонет в слезах, гневом пылает другой».
«Слышится гром между ними — слов поток ревет непрестанно,
Море не знает, кому повиноваться из них».
«Я же, кормчий, болтаю, но что сказать, пропустить мне —
Я не знаю, их крик в угол искусство загнал».

Так Овидий рассказывает в своих «libri tristium»³² печальную историю, которая, как последующая, вытекает из предыдущей. Видно, он уже не знал, как ему быть. Но я расскажу следующее:

Глава 23 #

Овидий находился в Томах, куда его забросил гнев бога Августа, потому что у него было больше гения, чем рассудка.

Здесь, среди диких варваров, увядал нежный певец любви — любовь и была причиной его падения. Его мыслящая голова опиралась о правую руку, а тоскующие взгляды устремлялись к далекому Лациуму. Сердце певца было разбито и все же он, должно быть, еще надеялся, и все же его лира не могла замолкнуть и изливала в мелодичных сладкоречивых песнях его тоску и его горе.

Тело дряхлого старика овевал северный ветер, наполняя его неведомыми ужасами, потому что прежде он цвел в горячей южной стране, его фантазия украшала там свои пышные жаркие игры роскошными одеждами, а когда эти дети гения были слишком вольны, то грация накидывала на плечи божественное легкое покрывало, его складки широко развевались и с них сыпались теплые капли росы.

«Скоро ты будешь прахом, бедный поэт!» — и слеза покатилась по щекам старика, когда послышался могучий бас Мертена, который в волнении нападал на Скорпиона. —

Глава 27 #

«Невежество, безграничное невежество».

«Поскольку (это относится к одной из предыдущих глав) его колени слишком склонились в одну сторону!», — но здесь [# 529] нет определенности, определенности, а кто может определить, кто может узнать, какая сторона правая, а какая сторона левая?

Скажи ты мне, смертный, откуда дует ветер, или есть ли у бога нос на лице, и я скажу тебе, где правое и где левое.

Это всего лишь относительные понятия для того, чтобы можно было в лоне мудрости впитывать в себя глупость и безумие.

Axl Напрасны все наши стремления, суетны все наши желания, пока мы не узнаем, что есть правое и что левое, ибо налево поставит он козлищ, и направо овец³³.

А если он повернется, станет по-другому, потому что ночью ему приснился какой-то сон, так козлища окажутся направо, а благочестивые налево по нашим жалким представлениям.

Поэтому определи мне, что правое и что левое, и весь узел творения развязан. Acheronta movebo³⁴, я точно тебе выведу, где будет стоять твоя душа, из чего я далее заключу, на какой ступени стоишь ты сейчас, ибо это праотношение станет измеримым, поскольку твое положение определяется господом, а твое нынешнее положение может быть измерено по ширине твоей головы, я смошенничаю, когда появится Мефистофель, я стану Фаустом, ибо ясно, что мы все, все являемся Фаустами, поскольку мы не знаем, какая сторона правая и какая левая, наша жизнь поэтому представляет собой цирк, мы бежим по кругу ищем, где его стороны, пока не падаем на песок и гладиатор, то есть жизнь, не приканчивает нас; нам нужен новый спаситель, ибо — мучительная мысль, ты отнимаешь у меня сон, отнимаешь у меня здоровье, ты убиваешь меня — мы не можем отличить левую сторону от правой, мы не знаем, где они находятся —.

Глава 28 #

«Очевидно, что на луне, на луне лежат лунные камни, в груди женщин ложь, в море песок, а на земле горы!» — возражал мужчина, который постучал в мою дверь и вошел, не ожидая разрешения.

Быстро отодвинул я мои бумаги, сказал ему, что я очень рад, что не знал его до сих пор, потому что таким образом увеличивается мое удовольствие оттого, что я познакомился с ним, что он учит великой мудрости, что все мои сомнения рассеиваются благодаря ему; но только, как быстро я ни говорил, он говорил еще быстрее, шипящие звуки теснились у него [# 530] в зубах, весь он казался, как я с ужасом убедился, при более близком и внимательном наблюдении, засохшей ящерицей, всего лишь ящерицей, вылезшей из гнилой стены.

Он был очень невысок, и его фигура была очень похожа на мою печку. Его глаза можно было назвать скорее зелеными, чем красными, и скорее булавками, чем молниями, а его самого скорее кобольдом, чем человеком.

Видимо, это был гений³⁵! Я узнал это быстро и определенно, поскольку его нос рождался из его головы, как Афина Паллада из головы праотца Зевса; этим же я объяснил себе и нежное багряное пылание этого носа, свидетельствовавшее о его эфирном происхождении, в то время как о самой голове можно было сказать, что она без волос, но при этом пришлось бы назвать головным убором толстый слой помады, который буйно разросся вместе с другими атмосферными и археологическими памятниками на коренной породе.

Все в нем свидетельствовало о высоте и глубине, но строение его лица, казалось, выдавало бюрократа, потому что его щеки были как пустые гладкие тарелки, защищенные от дождя чрезвычайно выдающимися скулами, на которые можно было бы класть бумаги и правительственные декреты.

Короче, из всего мы увидим, что он был бы самим богом любви, если бы не был похож на самого себя, и что его имя звучало бы так же мило, как «любовь», если бы оно не напоминало скорее куст можжевельника.

Я попросил его успокоиться, ибо он выразил мнение, что он античный герой, на что я ему скромно возразил, что античные герои были несколько лучше сложены, а герольды имели более простые, менее сложные и более благозвучные голоса, а Геро, наконец — это знаменитая красавица, действительно прекрасная натура, в которой внешность и душа соревнуются и каждый хочет приписать одной себе ее совершенство, поэтому она не подходит для его любви.

Но он зато возразил, ш-ш-што у него могучее стр-р-роение скелета, что у него имеется тень, такая же и даже лучш-ш-ше, чем у других людей, потому что он отбрасывает больш-ш-ше тени, чем света, ш-ш-што его супруга может в его тени наслаждаться прохладой, прозябать и даже с-с-сама стать тенью, что я гр-р-рубый человек, что у меня характер босяка, что я дурак, ш-ш-што его зМертенововут Энгельберт и это имя лучше звучит, чем С-с-скорпион, ш-ш-што я обманулся в 19-й главе, поскольку голубые глаза крас-с-сивей, чем карие, ш-ш-што голубиные [# 531] глаза самые пытливые и что он сам, хотя и не голубка, но по крайней мере глух к разуму³⁶, причем он л-л-любит майорат, и у него есть ванная комната.

«Вам н-н-нужно доверять моим пр-р-равам, и брос-с-сь свои исследования о правом и левом, она живет напротив, и не направо и не налево».

Дверь захлопнута, из моей души возникло небесное видение, мило звучавший разговор закончился, но через замочную скважину еще шелестело словно голос духов: «Звенящее бревно, звенящее бревно!»³⁷

Глава 29 #

Я сидел размышляя, отложив Локка, Фихте и Канта в сторону, и погрузился в глубокое исследование, чтобы понять, какое отношение может иметь ванная к майорату, как вдруг меня словно пронзила молния, и одна мысль за другой, звеня, прояснила мой взгляд, и передо мной встала ясная картина.

Майорат — это ванная комната аристократии, потому что ванная комната нужна лишь для того, чтобы мыть. Однако мытье белит, то есть придает бледный блеск мытому. Точно так же майорат серебрит старшего сына дома, то есть придает ему бледную серебряную окраску, запечатлевая в то же время на других членах дома бледную романтическую окраску нужды.

Кто купается в реках, тот кидается в бушующую стихию, преодолевает ее ярость и борется могучими руками; с другой стороны, тот, кто сидит в ванне, оказывается взаперти и наблюдает углы ванной.

Обычный человек, т. е. не возвеличенный майоратом, борется с бушующей жизнью, бросается в волнующее море и по праву Прометея добывает жемчуга из его глубин, перед его глазами во всем великолепии выступает внутренний образ идеи, и он смелее творит, в то время как владелец майората позволяет капать на себя только каплям, боится вывихнуть свои суставы и поэтому садится в ванну.

Философский камень найден, найден!

Глава 30 #

Поэтому в наши дни нельзя писать эпопею, как явствует из двух только что приведенных изысканий.

Прежде всего мы выдвигаем основательные наблюдения по поводу правой и левой стороны, т. е. срываем с этих поэтиче[# 532]ских выражений их поэтическое облачение, как Аполлон сдирал кожу с Марсия, и превращаем их в сомнительные выражения, в чудовищного павиана, который имеет глаза, чтобы не видеть, и является Аргусом наоборот; у Аргуса было сто глаз, чтобы открывать потерянное, а у него, у меланхолика, штурмующего небо, у сомнения, есть сто глаз, чтобы сделать виденное невиденным.

А между тем сторона и место — это главный критерий эпической поэзии, и поскольку больще нет сторон, как мы доказали указанным выше образом, то эта поэзия может проснуться от своего смертного сна, только когда трубный глас разбудит Иерихон³⁸.

Далее, мы нашли философский камень, к сожалению, все указывают на камень, а они —.

Глава 31 #

Они лежали на земле. Скорпион и Мертен, ибо неземное явление (это относится к одной из предыдущих глав) так потрясло их нервы, что сила сцепления их суставов под влиянием хаоса расширения, которое, как зародыш, еще не вырвалось из всемирных взаимоотношений и не превратилось в особую форму, ослабла, так что их носы упали на пупки, а головы на землю.

Мертен истекал густой кровью, в ней содержалось много железа, сколько именно, мне не удалось определить, потому что дело с химией в общем обстоит еще плохо.

В частности, органическая химия с каждым днем становится все более сложной благодаря ее упрощению, поскольку каждый день открываются новые правещества, которые имеют то общее с епископами, что носят названия стран, которые принадлежат неверующим и находятся in partibus infidelium³⁹. Эти названия, кроме того, столь же длинны, как и титулы членов многих ученых обществ и немецких владетельных князей, свободомыслящие употребляют их вместо имен, потому что они не связаны ни с каким языком.

Вообще органическая химия — это еретик, который хочет объяснить жизнь с помощью мертвого процесса! Она богохульствует против жизни; представьте себе, что я стал бы выводить любовь из алгебры.

[# 533] Очевидно, что все это в целом покоится на учении о процессе, которое еще недостаточно разработано и никогда не может быть разработано, потому что опирается на карточную игру, игру чистой случайности, в которой туз является главным действующим лицом.

Однако туз лег в основу совершенно новой юриспруденции, ибо однажды вечером, когда Ирнерий проигрался (он как раз пришел с вечера, проведенного в дамском обществе, изящно одетый в синий фрак, в новых ботинках с длинными застежками и в шелковом кармазиновом жилете), он сразу же сел и написал диссертацию об ассе⁴⁰, которая завела его так далеко, что он начал преподавать римское право.

А римское право заключает в себе все, в том числе учение о процессе, в том числе и химию — ибо это микрокосмос, оторвавшийся от макрокосмоса, как это проделал Паций.

Четыре книги Институций — это четыре стихии, семь книг Пандектов — это семь планет, а двенадцать книг Кодекса — это двенадцать знаков Зодиака.

Однако в это целое вступил не какой-либо дух, а Грета, кухарка, которая позвала к ужину.

Скорпион и Мертен в бурном возбуждении закрыли глаза и таким образом приняли Грету за фею. После того как они освободились от своего испанского ужаса, датируемого последним поражением и победой Дон Карлоса, Мертен оперся о Скорпиона и поднялся как дуб, ибо Овидий и Моисей говорят, что человек должен смотреть на звезды, а не на землю⁴¹, — а Скорпион схватил руку своего отца и придал своему телу опасное положение, поскольку он поставил его на обе ноги.

Глава 35 #

«Ей-богу, портной Мертен — хороший мастер, но он дорого берет!»

«Vere! beatus Martinus bonus est in auxilio, sed carus in negotio!»⁴² — воскликнул Хлодвиг после битвы у Пуатье, когда духовные лица заявили ему в Туре, что Мертен выкроил ему рейтузы (он скакал в них на своей отважной лошаденке, благодаря которой он добился победы), и когда они попросили двести золотых гульденов за эту услугу Мертена.

А все дело обстоит так — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Глава 36 #

[# 534] Они сидели у стола, во главе стола Мертен, справа от него Скорпион, слева — Феликс, старший подмастерье, а глубоко внизу — причем между принцепсами и плебсом оставался известный промежуток — находились подчиненные члены государственного организма Мертена, обычно называемые подмастерьями.

В промежутке, в который не могло вступить ни одно человеческое существо, находился не дух Банко⁴³, а собака Мертена, которая ежедневно должна была произносить застольную молитву, ибо Мертен, который штудировал гуманитарные науки, полагал, что его Бонифаций — так назывался пес — одно и то же лицо, что и святой Бонифаций, апостол немцев; при этом он опирался на одно высказывание Бонифация, когда тот заявил, что он — лающий пес (см. письмо 105, стр. 145, изд. Серария). Поэтому он с суеверным почтением относился к этому псу, чье место было самым элегантным — прекрасный кармазиновый балдахин из тончайшего кашемира, обитый, как пышная софа, и содержащий искусно переплетенные пружины, был местопребыванием этого Бонифация, с него свисали шелковые кисточки, а как только сборище кончалось, его несли в уединенное место отдаленного алькова, возможно, того же самого, которое Буало в своем «Аналое»⁴⁴ описывает как храм покоя благочинного.

Бонифация не было на месте, промежуток оставался незанятым, и Мертен побледнел. «Где Бонифаций?» — воскликнул он со стесненным сердцем, и весь стол пришел в явное движение. «Где Бонифаций?» — спросил Мертен еще раз и — как он испуганно вздрогнул, как вздрогнул каждый сустав его тела, как поднялись дыбом его волосы, когда он услышал, что Бонифаций отсутствует!

Все вскочили на ноги, чтобы искать его, и сам Мертен совершенно потерял свой обычный душевный покой, он позвонил, вошла Грета, ее сердце предчувствовало дурное, она думала —

«Эй, Грета, где Бонифаций?» И она явно успокоилась, а он, махая руками, опрокинул светильник, так что всех окутала тьма и наступила чреватая бедой, грозовая ночь.

Глава 37 #

[# 535] Давид Юм полагал, что эта глава всего лишь locus communis⁴⁵ предыдущей, и полагал он это еще до того, как я ее написал. Его доказательство было следующее: поскольку эта глава есть, предыдущей главы нет, а эта глава вытеснила предыдущую, из которой она вытекает, хотя не причинно-следственным путем, ибо в этом он сомневался. Но каждый гигант — т. е. и каждая глава из двадцати строк — создает карлика, каждый гений — скучного филистера, каждое волнение моря — ил, и как только исчезают первые, начинают последние, они занимают место за столом и дерзко вытягивают свои длинные ноги.

Первые слишком велики для этого мира, поэтому их вышвыривают. Последние, напротив, пускают в нем корни и остаются, как можно, впрочем, убедиться на примере таких фактов, что после шампанского остается длительный противный привкус, после героя Цезаря — актер Октавиан, после императора Наполеона — король буржуа Луи-Филипп, после философа Канта — кавалер Круг, после поэта Шиллера — надворный советник Раупах, после неба-Лейбница — каморка при школе- Вольф, после пса Бонифация — эта глава.

Так базисы опускаются вниз, как осадок, а дух улетучивается.

Глава 38 #

Последняя фраза о базисах касалась абстрактного понятия, а не женщины⁴⁶, ибо абстрактное понятие и женщины — как они различны! — восклицает Аделунг. Но я полагаю как раз противоположное и со всем основанием это докажу, но только не в этой главе, а в книге, которая совсем не разделена на главы, книге, которую я собираюсь написать, как только я буду убежден в существовании святой троицы.

Глава 39 #

Кто желает достичь наглядного, а не абстрактного понятия о ней — я имею в виду не греческую Елену и не римскую Лукрецию, а святую троицу, тому я не могу ничего лучшего посоветовать, как мечтать о Ничем и не засыпать, а, напротив, бодрствовать в господе и исследовать данное предложение, [# 536] потому что в нем и содержится указанное наглядное понятие. Если мы поднимемся до его высоты, удалившись на одну ступень от нашего нынешнего местонахождения⁴⁷, поднявшись над ним, как облако, то перед нами выступит гигантское «не», если мы опустимся до его середины, то мы содрогнемся перед огромным «Ничто», а если мы погрузимся в его глубину, то увидим, что оба они снова гармонически примиряются в идущем к нам навстречу слове «не», написанном вертикальными буквами, смелым пламенным шрифтом.

«Не» — «Ничто» — «не»

— это наглядное понятие троицы, а что касается абстрактного, то кто мог бы его обосновать, ибо: «Кто восходил на небо и нисходил?», «Кто собрал ветер в пригоршни свои?», «Кто завязал воду в одежду?», «Кто поставил все пределы земли?», «Какое имя ему? и какое имя сыну его? Знаешь ли?» — спрашивает премудрый Соломон⁴⁸.

Глава 40 #

«Я не знаю, где он находится, но очевидно одно, что череп есть череп!» — воскликнул Мертен. В тревоге наклонился он, чтобы в темноте узнать, чьей головы коснулась его рука, и вдруг словно уничтоженный он отнял ее, ибо глаза —

Глава 41 #

Конечно! Глаза!

Они представляют собой магнит и притягивают к себе железо, вследствие чего и нас притягивают дамы, а не небо, ибо дамы смотрят двумя глазами, а небо лишь одним.

Глава 42 #

«Я докажу ему противоположное!» — сказал мне невидимый голос, и когда я взглянул, откуда доносился голос, я заметил — вы мне не поверите, но я уверяю, я клянусь, что это было так, — тогда я заметил, — но не сердитесь, не пугайтесь, ибо это не касается ни вашей супруги, ни вашего пищеварения, — тогда я заметил самого себя, потому что я сам вызвался доказать противоположное.

«Ах! я двойник!» — пронзило меня, и элексиры дьявола Гофмана⁴⁹ —

Глава 43 #

[# 537] — Лежали передо мной на столе, как раз когда я размышлял о том, почему вечный жид — урожденный берлинец, а не испанец; но я вижу, что это совпадает с доказательством противоположного, которое я хочу представить, вследствие чего мы, точности ради — не будем делать ни того, ни другого, а удовольствуемся только замечанием, что небо находится в глазах у дам, но глаза дам не находятся на небе, из чего следует, что нас притягивают не столько глаза, сколько небо, ибо мы замечаем не глаза, а лишь небо в них. А если бы нас притягивали глаза, а не небо, то в таком случае мы почувствовали бы притяжение неба, а не дам, потому что у неба не один глаз, как сказано выше, а нет ни одного, но само оно представляет собой всего лишь бесконечный, исполненный любви взгляд божества, нежный, мелодичный глаз духа света, а глаз не может иметь глаза.

Окончательный результат нашего расследования поэтому состоит в том, что нас притягивают дамы, а не небо, потому что мы не видим в нем глаз дам, а в них мы видим небо; так что мы, так сказать, чувствуем влечение к глазам, потому что это вовсе не глаза и потому что вечный Агасфер — это урожденный берлинец, ибо он стар, хил, видел много стран и глаз, но все равно чувствует влечение не к небу, а к дамам, а имеется всего два магнита — небо без глаз и глаз без неба.

Один лежит над нами и влечет нас ввысь, другой — под нами и тянет нас в глубину. А Агасфера с могучей силой влечет вниз, иначе зачем бы он стал вечно бродить по странам земли? И бродил ли бы он вечно по странам земли, если бы он не был прирожденным берлинцем и привык бы к песчаным равнинам?

Глава 44 #

Второй отрывок из портфеля Гальто

Мы пришли к загородному дому, была прекрасная, синяя ночь. Ты шла со мной под руку и хотела освободиться, но я не пустил тебя, моя рука связала тебя, как ты связала мое сердце, и ты позволила мне держать тебя.

Я шептал слова, полные тоски, говорил о самом высоком и о самом прекрасном из того, что мог сказать смертный, ибо я не сказал ровно ничего, я был погружен сам в себя, я видел, как возникает царство, эфир которого был столь легок и вместе с тем столь тяжел, а в эфире возник божественный образ, сама красота, которую я когда-то смутно видел — но не узнал — [# 538] в глубоких снах фантазии, она сверкала молниями духа, улыбалась, и ты была этим образом.

Я сам себе удивлялся, потому что благодаря моей любви я стал великим, гигантским; я видел бесконечное море, но в нем больше не шумели волны, оно приобрело глубину и вечность, его поверхность была кристаллом, а к его темной бездне были прикреплены дрожащие золотые звезды, которые пели песни любви, источали жар, так что само море было теплым!

Если бы эта дорога была жизнью!

Я поцеловал твою нежную кроткую руку, я говорил о любви и о тебе. Легкий туман парил над нашими головами, его сердце разбилось, он пролил большую слезу, она упала между нами, а мы почувствовали слезу и молчали. —

Глава 47 #

«Это или Бонифаций или штаны!» — воскликнул Мертен. — «Свет, говорю я, свет!» — и стал свет. «Боже мой, это вовсе не штаны, а Бонифаций, он улегся здесь, в темном углу, а его глаза горят мрачным огнем, но что мне приходится видеть?» «Он истекает кровью!» — И Мертен упал, не говоря больше ни слова. Подмастерья сначала посмотрели на собаку, потом на своего хозяина. Наконец он резким движением поднялся с пола. «Что вы рты разинули, ослы? Или вы не видите, что святой Бонифаций ранен? Я все это строго расследую, и горе, трижды горе виновному; а теперь быстрее, посадите его на его сидение, вызовите домашнего врача, принесите уксуса и теплой воды и не забудьте позвать школьного учителя Витуса. Его слово много значит для Бонифация»! Так быстро последовали распоряжения. Во все стороны бросились они к двери. Мертен посмотрел на Бонифация внимательнее, глаза пса все еще не приобретали кроткого блеска, и он долго тряс головой.

«Нам угрожает несчастье, большое несчастье! Позовите священника!»

Глава 48 #

Мертен несколько раз в отчаянии вскакивал на ноги, поскольку ни один из помощников все еще не удосужился появиться.

«Бедный Бонифаций! А что если бы я сам осмелился пока что заняться лечением? Ты весь разгорячен, изо рта у тебя струится кровь, ты не хочешь есть, я вижу сильное напряжение [# 539] мышц твоего брюха, я понимаю, в чем дело, Бонифаций, я понимаю!» — и тут вошла Грета с теплой водой и уксусом.

«Грета! Сколько дней у Бонифация нет стула? Разве я тебе не предписывал по крайней мере раз в неделю ставить ему клизму, но я вижу, что в будущем мне самому придется заняться делом такой важности! Принеси оливкового масла, соли, отрубей, меда и клистир!»

«Бедный Бонифаций! Твои святые мысли и наблюдения переполняют тебя, с тех пор как ты не можешь выделить их устно или письменно!»

«О! Удивительная жертва глубокомыслия, о ты, благочестивый запор!»

Написано К, Марксом в феврале — апреле 1837 г.

Впервые опубликовано в Marx—Engels Gesamausgabe. Erste Abteilung, Bd. I, Hlbd. 2, 1929

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

На русском языке публикуется впервые

Примечания #