Жени фон Вестфален — Карлу Марксу #

В Кёльн¹

[Крейцнах, начало марта 1843 г.]

[# 657] Хотя на последней конференции обе великие державы по известному пункту не приняли решения и не заключили ника­кого договора об обязанности начать переписку и, значит, не было никакого внешнего повода, заставляющего сделать это, все же маленькая корреспондентка с прекрасными локонами чувствует внутреннюю потребность положить начало переписке выражением чувства глубокой, искренней любви и благодар­ности тебе, мой любимый, хороший, дорогой и единственный. Ты никогда еще не был так мил и дорог моему сердцу, и все же я каждый раз была в восторге, когда ты прощался со мной, мне снова хотелось вернуть тебя, чтобы еще раз сказать тебе, как люблю, как горячо я люблю тебя. Но последний раз ты ушел победителем. Я не могу выразить, как ты мне дорог, как глубоко запал в мое сердце, когда я не вижу тебя и передо мной стоит, как живой, только твой образ, такой преданный, такой ангельски кроткий и добрый, во всем величии любви и блеске ума. Если бы ты теперь мог быть здесь, мой любимый Карлхен, сколько желания счастья нашел бы ты в своей слав­ной резвушке! А если ты еще раз проявишь плохие намерения, злой умысел, то я не приму никаких реакционных мер; я покорно склоню свою голову, отдавая ее во власть злого мальчишки. [# 658] «Что», как? Свет, что, как, свет. Ты еще помнишь наши разго­воры в сумерках, наши объяснения без слов, часы в полудреме? Мой дорогой, каким милым, хорошим, каким снисходительным и радостным ты был!

Передо мной стоит твой образ, такой блестящий, сильный, мое сердце стремится всегда быть вместе с тобой, оно радостно трепещет при мысли о встрече, оно с тревогой всюду следует за тобой. Идешь ли ты в Пасшритир, идешь ли в Золотой Мертен, к папаше Руге, к Пансе, везде я сопровождаю тебя, и обгоняю, и следую за тобой. Если бы я могла расчистить тебе дорогу и утрамбовать, убрать все препятствия, стоящие на твоем пути! Но, увы, нам пока еще не суждено ухватиться за колесо судьбы. Со времени грехопадения, со времени про­ступка мадам Евы мы обречены на пассивность. Наша судьба — ждать, надеяться, терпеть и страдать. Самое большее, что нам доверяют, — это вязанье чулок, иголку и ключ, а все, что сверх того, то от лукавого. Только когда речь заходит об опре­делении места издания «Deutsche Jahrbücher»², тут вторгается женское вето и играет незримо решающую роль. Сегодня ночью я подумала о Страсбурге. Если ты предпочтешь Францию Германии, не воспрепятствует ли это твоему возвращению в Германию и не окажется ли, что либеральная суверенность может прийти к выводу: «эмигрируйте или просто оставайтесь вдали от отечества, если оно вам не мило»? Но все это, как я уже сказала, только мои мысли, и кум Руге будет знать, что надо делать, особенно если за всем этим издали наблюдает твоя курочка и подает свое особое прошение. Итак, пусть дело покоится в лоне отца Авраама.

Сегодня утром, когда я убирала комнату, ставила на место шашки, собирала окурки сигар, сметала пепел, мне попался на глаза прилагаемый листок. Ты оторвал листок из работы друга Людвига³ и забыл его здесь. Возможно, ты уже читаешь дальше, так что он тебе не нужен. Но для почтенного господина переплетчика, в случае, если ему придется переплести все в один том, он крайне необходим. Иначе была бы испорчена вся работа. Наверняка ты посеял еще какие-нибудь листы. Это было бы очень жаль. Побереги же остальные.

А теперь я должна тебе рассказать, как я переживала, когда ты ушел. Я вдруг увидела, что ты не взял кашне, которое бы тебя выручило, и, отдав свой носик на произвол ветра, непогоды, воздуха, подверг его всем превратностям судьбы. [# 659] Это вызвало у меня большое беспокойство. А в дополнение к этому, семеня ногами, появился парикмахер. Я думала, что смогу сэкономить, и спросила его с особой любезностью, сколько ему остался должен господин доктор. Последовал ответ — 7,5 зильбергрошена. Я быстро подсчитала в уме, и 2,5 грошена были спасены. Но у меня не было подходящей монеты, и я дала ему 8 зильбергрошенов в уверенности, что он даст мне сдачи. Но что делает этот негодяй? Он благодарит и прячет все деньги в карман, мои 6 пфеннигов пропали, и я осталась с носом. Я всячески пыталась дать понять ему, но или он не заметил моего опечаленного взора, да и мать⁴ старалась меня успокоить — короче, мои 6 пфеннигов исчезли, как исчезает все прекрасное. Какое разочарование!

Ну, а теперь о предметах туалета. Сегодня утром я вышла в город и увидела у купца Вольфа много новых кружев. Если ты не сможешь купить их недорого или будешь просить кого-либо выбрать, то уж прошу тебя, мой дорогой, предоставь это мне самой. Вообще, дорогой, я считаю, что теперь было бы действительно лучше, если бы ты ничего не покупал, а сберег свои деньги на дорогу. Знаешь, дорогой, когда я буду с тобой, мы будем покупать вместе, а если нас обманут, так уж обоих, пожалуйста, дорогой, сейчас пока не покупай. То же самое и с цветами. Я боюсь, ты заплатишь за них слишком дорого, а выбрать вместе было бы очень приятно. Если ты все-таки не хочешь отказаться от цветов, то возьми розовые. Они больше всего подходят к моему зеленому платью. Но лучше бы ты этим не занимался. Знаешь, дорогой, лучше, если ты это сделаешь, когда станешь моим законным, представшим перед алтарем муженьком. И еще одно, пока я не забыла. Разыщи мое последнее письмо. Мне было бы очень неприят­но, если бы оно попало в чужие руки. Оно написано не со­всем в доброжелательном духе, и его цели необоснованно злы.

Напали они на тебя, как на беглеца, когда ты вернулся? Или сменили гнев на милость? Возвратился ли Оппенхейм и сердится ли все еще Клессен? Лафарж⁵ пришлю, как только смогу. Ты уже передал Айесу злосчастное письмо? Как обстоит дело с паспортом? Дорогой мой, все эти вопросы не имеют ко мне прямого отношения, а теперь начинаются те, которые затрагивают мое сердце. Хорошо ли ты вел себя на пароходе, или снова на борту была некая мадам Герман? Ах ты негодник, я тебя отучу от этого. Все время на пароходах. На подобного [# 660] рода поездки я сразу же наложу запрет в contrat social⁶, в нашем брачном контракте, и всякие отклонения от него будут строго наказываться. Каждый такой случай будет учитываться, и за каждый ты должен будешь покаяться. Я создам другое, в высшей степени мучительное брачное право, подобное земель­ному праву. Уж попадешься ты в мои руки! Вчера вечером я опять смертельно устала, но все же справилась еще с одним яйцом. Следовательно, акции на еду не так уж низки и, как и дюссельдорфские, поднимаются. Когда ты приедешь, они будут, надеюсь, альпари и государство гарантирует проценты. А теперь прощай. Разлука причиняет боль, боль в сердце. Прощай, любимый, единственный, чернышок милый, родной, «что, как!» Ах ты, плутишка. Талатта, талатта, прощай, пиши скорее, талатта, талатта.

Впервые опубликовано в сборнике «Familie Marx in Briefen», Berlin, 1966

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

Примечания #